на голове было непросто.
Он сам не понимал, как это случилось — как он натянул чулок себе на голову, хотя раньше не мог и прикоснуться к ним без содрогания. Даже сейчас это была настоящая пытка. Отвращение не проходило и, вероятно, не пройдет уже никогда.
Цацики чувствовал, как волосы у него на голове поднимаются дыбом и вылезают сквозь крошечные дырочки в эластичной ткани.
Он пробовал протестовать, но Элена даже слушать его не хотела — она утверждала, что они обязаны скрыть лица, чтобы их никто не узнал. Точь-в-точь как воры-домушники.
— Но мы же не воры, к тому же в Швеции чулки надевают, только когда грабят банк, — попытался возразить Цацики. Но Элена была непреклонна.
Они стащили старые бабушкины чулки из корзины с грязным бельем. Чулки ужасно пахли. Цацики попробовал дышать ртом, но так было только хуже: казалось, будто ты ешь этот запах. Цацики чуть не стошнило. Он попытался не дышать вовсе, но тут увидел жуткое лицо Элены, расплющенное под чулком, и затрясся в припадке нервного смеха.
— Заткнись, — прошипела Элена и открыла голубую калитку, которая вела во двор, где жил Георгиос.
Петли пронзительно заскрипели, мимо скользнула серая кошка, до смерти напугав Цацики.
Во дворе на каждом шагу стояли цветы в глиняных горшках и старых голубых канистрах. Над головой буйно цвела розовая бугенвиллея. Такая росла у бабушки на подоконнике в Швеции.
Элена даже не взглянула на цветы — она сразу прокралась к скутеру и вонзила нож в колесо. Ей пришлось воткнуть лезвие довольно глубоко, прежде чем шина полностью сдулась.
Потом Элена приступила к следующей. Она так увлеклась своей работой, что не услышала, как в доме зашумела вода в уборной.
— Элена! — прошептал Цацики. — Давай скорей!
Но Элена продолжала отчаянно орудовать ножом, как шинный маньяк-потрошитель. Цацики даже испугался за нее. Зато теперь он знал, как опасно распускать руки — он на это в жизни не пойдет.
— Бежим! — нервно шипел он, отступая назад, к выходу.
— Подожди, еще не всё, — прошептала Элена.
Она вытащила из кармана банку кока-колы и открутила крышку топливного бака.
Когда она открыла банку, звук был такой, словно кто-то тихим ранним утром выстрелил из пистолета.
И тут на крыльцо вышла мама Георгиоса.
Увидев во дворе двух воров-домушников, она закричала.
Да так, как могут кричать только женщины в Греции.
Элена выронила банку, и та с грохотом покатилась по двору.
— Беги! — велела она Цацики и вылетела через калитку на улицу. — Беги!
Но Цацики стоял как вкопанный.
Он попробовал бежать, но у него не вышло. Он даже уже не чувствовал вони. Сквозь тонкий чулок он видел, как во двор выходит папа Георгиоса в нижней майке в сеточку. На вид он был силен и яростен.
— Ты что, спятил? Бежим скорей!
Элена вернулась и дернула Цацики за руку. Ровно в ту секунду, когда папа Георгиоса шагнул в его сторону, наваждение рассеялось, и Цацики со всех ног кинулся вслед за Эленой.
Второй план Элены
Автобус с грохотом полз по шоссе. Иногда он сворачивал в сторону и подбирал людей из поселков. Цацики и Элена ехали в город. Один приятель Яниса работал в «Гранд-отеле», и он договорился, что Цацики с Эленой разрешат купаться в бассейне при гостинице. Хотя вообще-то в бассейн пускали только постояльцев отеля.
Цацики очень ждал этого дня, потому что последнее время Элена отказывалась ходить на скалу для ныряния. Туда мог прийти Георгиос, а видеть его она не хотела. Она все еще злилась на него. Он починил свой скутер, и всякий раз, когда он проезжал мимо, Элена плевала ему вслед.
Георгиос не наябедничал на них, но его отца Цацики старался обходить стороной. Он до сих пор боялся, что его узнают. Элена считала, что он может не беспокоиться, ведь с того дня прошла целая неделя.
Цацики поежился. Ему хотелось забыть это происшествие. Забыть вонючий чулок, кричащую маму Георгиоса и сильного папу, который чуть его не схватил. В дальнейшем он будет вести тихую законопослушную жизнь.
Какая-то тетенька угостила его печеньем. Греческие автобусы совсем не похожи на шведские — здесь люди разговаривали друг с другом и угощали печеньем. Цацики это очень нравилось.
—
— А теперь ты должен разучиться говорить, совсем, — сказала Элена, стащив у него одно печенье.
— Почему? — спросил Цацики.
— Потому что грек должен говорить по-гречески.
— Я — швед, — возразил Цацики.
— Да, но ты же понимаешь, что этого они знать не должны. Шведы не бедные.
— При чем тут бедные они или нет? — Цацики ничего не понимал.
— Мы будем зарабатывать деньги на постояльцах отеля, — объяснила Элена. — Я всё продумала. Мы скажем, что наш папа умер, а мама болеет, и что мы собираем деньги тебе на обучение в школе для глухонемых в Афинах.
— Ты с ума сошла! — воскликнул Цацики.
— Молчи, — одернула его Элена. — Ты глухонемой.
Чтобы походить на бедняков, Элена измазала себя и Цацики в дорожной пыли и, не спрашивая разрешения, порвала Цацики майку. Это была его любимая майка. Цацики обозлился. Ему казалось, что на них все смотрят.
Ему не нравилось быть бедным. К тому же он проголодался.
— Жди здесь, — велела ему Элена, когда они проходили мимо небольшой таверны, где какой-то дяденька стелил на столах клеенки.
Элена что-то сказала дяденьке и указала на брата.
Дяденька погладил ее по голове, и Элена жестом подозвала Цацики.
— Ни слова, — напомнила она ему шепотом, когда дяденька повел их в ресторан.
Он посадил детей за столик в глубине зала. Вскоре он вернулся и принес каждому по полной тарелке спагетти. А еще дал кетчупа и воды. Как вкусно, подумал Цацики. Жаль только, что он не мог сказать это вслух. Поэтому он довольно похлопал себя по животу и как можно вежливее раскланялся.
Элена долго говорила с хозяином таверны. Вид у нее был очень довольный.
— Мы можем приходить сюда, когда захотим. Он знает, что такое голод, — сам когда-то был бедняком.
— Но мы вроде не бедняки, — неуверенно заметил Цацики. Ему не нравилось вот так вот обманывать людей. Особенно таких добрых, как этот дяденька.
— Пойми, мы для него же стараемся, — сказала Элена. — Теперь он весь день будет радоваться, что сделал доброе дело, и чувствовать, что он хороший человек.
На это Цацики не нашелся, что ответить. С Эленой всегда было так.
