— Шпиц, ты меня подставил. С тебя откат.
— Поляна за мной, — облечено выдохнул 'Есенин'.
…Поддатые мужики из СОТОФ растянутой цепочкой — один матёрый впереди; следом джентльмен в кремовом на пару с глыбистым дядей; позади ещё двое матёрых — прошли по улице, свернули за угол и приблизились к стоявшему под парами, отливающему полирован-ным серебром внедорожнику 'Лексус'. Здесь 'кремовый' и 'спаситель' попрощались с остальными, похлопали по рукам и, открыв дверцы авто с обеих сторон, загрузились на рос-кошное заднее сиденье. Поджидавший их за рулём широкоплечий водитель в тёмном кос-тюме, повернул голову, заулыбался, подмигнул.
— Здравствуйте, Вячеслав Владимирович. Шикарно выглядите. Особенно тельник, — не-смотря на явную подначку, в голосе парня звучало неподдельное уважение.
Джентльмен хохотнул.
— Дядя Слава у нас конспиратор.
— Не учи отца…, - рокотнул глыбистый.
— Куда теперь? — Спросил водитель.
Джентльмен и депутат задумчиво перебрал пальцами на набалдашнике трости.
— Здесь, вроде, все вопросы решены. Поехали, Саша, в Екатеринбург…э-э, прямо в Кольцово.
Серебристый корабль мигнул левым поворотником, съехал с бордюра и, беззвучно от-чалив, отправился в плавание по асфальтовым рекам.
Джентльмен покосился на соседа.
— Я с тебя стреляюсь, дядя Слава! Если б я тебя не знал, назвал бы твоё вмешательство в уличную разборку донкихотством. Может, объяснишь? Э?
— Витя, — и это депутату ГД! — Витя, ты правильно ставишь вопрос. Те двое меня заин-тересовали. Урка этот — очень и очень испорченный малый; жизнью, хоть и молокосос ещё — битый-перебитый, но в нём, глубоко, сидит человек — наш человек. Я его достану. И маль-чишка тоже…, ну, молод ещё. Пусть мужает.
— Ага, я так и понял, — кивнул хромой депутат, устраивая ногу поудобнее.
Настала очередь здоровяка покоситься на приятеля. Хитро так.
— Я понял, что ты понял. Не зря же ты ему свою визитку презентовал.
— С кем поведёшься…, - притворно вздохнул депутат, генерал и сопредседатель в од-ном лице.
Перегнувшись через спинку сиденья, он сунул руку в багажный отсек.
— Тут костюм для тебя, и всё, что к нему прилагается. Туфли тоже найдём. — Он выта-щил шуршащий, большой — метр на метр — плоский пакет. — Переодевайся. Не полезешь же ты в бизнес-класс в своей почётной, но, в данном случае, неуместной форме.
— Не полезу, — согласился Вячеслав Владимирович и первым делом сбросил стоптан-ные, коричневые туфли.
Любовь или сумасшествие?
Сергей вставил ключ в замочную скважину и, ещё не открыв дверь, понял, что дома не всё ладно. Похоже, батя опять наступил на стакан.
Когда папик уходил в запой, в доме становилось плохо. По нему витал призрак беды. Да нет, какой там нафиг призрак, ведь призрак — нечто эфемерное, бестелесное, надчувст-венное, а тут… Воздух будто насыщался самой, что ни на есть вещественной, тяжёлой суб-станцией, и уютное, светлое жильё оборачивалось мрачным погребом, черной дырой. В та-кие дни Сергею не хотелось возвращаться в квартиру. Атмосфера ощутимо давила на мозг, всё валилось из рук. Такого отца он не любил и стеснялся, выискивал предлоги, чтобы при-ятели не напросились в гости и не увидели невменяемого папика. Слинять бы куда. Если б не мама…
Так и есть, узнаваемый алкогольный выхлоп бил из коридорчика, ведущего на кухню. Сергей испытал что-то вроде шока из-за резкого перехода от мечтательного возбуждения к горьким реалиям. Захотелось не кому-то персонально, а просто кому-нибудь дать в морду. Или подпрыгнуть и шарахнуть кулаком по люстре. Он с силой сжал зубы.
Мама сидела на диване в гостиной, держа в руках пульт-лентяйку; невидящие глаза устремлены на красочно подмигивающий экран телевизора, где мельтешило обаятельное лицо сыщицы Дарьи, помогающей хорошим, но упёртым ментам расследовать очередное преступление.
Серёга подсел к матери, обняв за плечи.
— Что, батёк сорвался?
Мама, поджав губы — вот-вот заплачет — горько вздохнула.
— Потерпи уж, котишка серенький, — сказала она, — пропьётся, опять человеком станет.
— Я-то потерплю. Лишь бы 'белочка' не догнала.
— Ох, боже мой, и за что нам такое? Ты не сердись на него. Он хороший, только…, - мама снова вздохнула.
— Да знаю я! — у Сергея после маминых слов чуток отлегло на душе, и желудок, к дан-ному моменту уже часов восемь остававшийся без работы, напомнил о себе, — у нас есть че-го похавать?
— Борщ на плите, котлеты с макаронами — всё горячее, — перечислила мама.
Сергей отправился на кухню.
Батя сидел за кухонным столом в компании с водочными бутылками, нехитрой заку-сью типа шмата солёного сала и огурчиков домашнего маринования; здесь же на пюпитре торчала раскрытая книга — какой-нибудь детектив или фантастический боевик — это вместо собеседника. Он повернулся к сыну, выражая глазами и мимикой притворную весёлость. В первый день запоя он, ещё что-то соображая, понимал, что поступает отвратительно, поэто-му усердно делал вид, что, мол, всё путём и ничего страшного не происходит.
— Привет, сынуля!
— Привет. Бухаешь?
Отец развёл руками, его слегка качнуло, табурет вякнул под грузным телом.
— Да вот, решил маленько встря-ахнуться.
По горькому опыту Сергей знал — отговаривать бесполезно.
В течение нескольких последних лет на батю периодически накатывало необоримое желание напиться. Зная свою слабость, он брал на работе недельный отгул, закупал спирт-ное в количестве, по меркам трезвенников, смертельном, заклеивал щеколду на входной двери скотчем, чтобы спьяну не закрываться наглухо, и чтобы жена и сын могли попасть домой, и начинал пить. Это ещё полбеды. На следующий день его тянуло на опохмелку, рас-кручивался классический запой.
Мама в таких случаях подхватывала постельные принадлежности и перебиралась в большую комнату, поскольку не хотела мучиться всю ночь, слушая стоны, всхлипы и зубов-ный скрип, и вообще спать рядом с отцом в атмосфере перегара.
Случались такие срывы раз в два месяца — не чаще — продолжались дня по четыре и выглядели совершенно жутко, превращаясь для семьи в непрерывный кошмар. Пьяный отец иногда засыпал прямо за столом, проснувшись, тупо смотрел в раскрытую книгу, никого и ничего не замечая; рука сама тянулась за бутылкой. Опорожнив несколько стопарей, снова засыпал. Время от времени он выбирался из кухни, словно желая пообщаться с женой и с сыном, пытался что-то рассказать, но речь его была невнятной и больше походила на бред. И так: день, два, три… К вечеру четвёртого, в очередной раз оторвав голову от стола, батя на подгибающихся ногах начинал слоняться из угла в угол, встряхивать порожние пузыри, тоскливо морщиться, вглядываясь в сумерки за окном. Сергею в такие минуты казалось, что отец ни его, ни маму не узнаёт или вообще не видит: пустые глаза; суетливые, бессмыслен-ные движения; бесцельное шатание по квартире. Потом, видимо, голова у него начинала кружиться и болеть, он со стоном падал на кровать, пару часов лежал, ворочаясь и вздыхая. Среди ночи батя поднимался, плёлся в ванную комнату, набирал в тазик
