девочек, и по домам.
Прости, любовь моя.
Алёнка поджала губки, дёрнула плечиком, в глазах мелькнуло удивление. А потом, словно что-то поняв, улыбнулась, легонько стукнула пальчиками по Серёгиной руке и, невесомо опираясь на его плечо, грациозно поднялась с насиженного места.
— А и правда, пойдём, — согласилась она, взяла Сергея под руку и многозначительно до-бавила, — все вместе.
Золотая моя, ты всё понимаешь!
Серёга, придерживая Алёну под локоток, млея от счастья, шёл по улице в компании своих товарищей и мысленно обзывал себя дебилом. Чего ему в голову взбрело? Были бы они вдвоём, может, объяснился бы. А вдруг…! Может, даже разрешила бы поцеловать… в губы. Воображение подкинуло ощущение горячего и сладкого поцелуя, и сердце упало в ка-стрюлю с кипятком.
Действующие лица разбежались, пятачок опустел.
Улица, по одну сторону которой располагалась засаженная кустарником и юными де-ревцами площадка, казалась довольно широкой за счёт пешеходных тротуаров. Ширина же проезжей части — только-только разъехаться двум встречным авто — вынуждала владельцев самодвижущихся экипажей различного качества и достоинства, желающих припарковаться, заползать колёсами на невысокие бордюры и теснить пешеходов. Пешеходы проблему по-нимали и не обращали внимания на приткнувшиеся там-сям агрегаты. Какие-то отъезжали, какие-то проплывали мимо, какие-то парковались — всё это походило на неспешное, вдумчивое перемещение шахматных фигур по игровому полю.
Немудрено, что пожилая, тёмно-серая 'Тоёта' с тонированными стёклами, спрыгнув-шая с тротуара, никого не заинтересовала. Невзрачная и несовременная машинка устреми-лась за группой Мартынова, живенько догнала и миновала неторопливо идущих парней, снова въехала правыми колёсами на бордюр и остановилась метрах в тридцати по ходу. От-крылась правая дверца, из-за руля — у чистокровного 'японца' руль справа — выбрался вы-сокий, стройный двадцатилетний парень в джинсовых доспехах. Шикарный русый чуб падал на глаза, при этом молодой человек удивительно походил лицом на поэта Есенина с фотоснимка, для которого кумир экзальтированных девиц когда-то позировал, подвесив на губу курительную трубку и меланхолично прищурив очи. Парень подпёр задом капот личного авто и скрестил руки на груди. Фланирующие по бульвару девчушки постреливали глазками в его сторону, а он почему-то морщился и, судя по всему, вообще чувствовал себя как-то неуютно.
Мартын двигался неспешно, вслушиваясь в пустопорожнюю болтовню своих прихле-бателей, раздумывал о том, как преподнести им своё безоговорочное отступление и вдруг понял, что они вообще ничего не помнят об инциденте на площади — типа распили бутылоч-ку и отправились дальше. Вожак порадовался и озадачился одновременно. Это хорошо, но странно.
Мартын — Александр Мартынов — к двадцати годам успел побывать на зоне и то, что в данный момент он всё ещё находился на свободе, а не мотал срок по третьему разу, объяс-нялось вовсе не случайным недосмотром милиции или её натуральным пофигизмом, и даже не его мифической неуловимостью. Не-ет, не желал он больше чалиться, и статус вора в законе или лидера преступной группы его не прельщал — не по нутру. На таких должностях либо ты мочишь, либо тебя — вот и весь выбор. Впрочем, многим казалось, что его карьера развивается по стандартному сценарию. Многим, но не ему самому. С раннего детства, ещё с голоштанного возраста необходимость крутиться, чтобы выжить, воспитала в нём удиви-тельную приспособляемость, сформировала, в конце концов, хитрый, изворотливый ум. Вот этим самым умом он понимал, что ни в какие самостоятельные лидеры ему не выйти — не дадут, подомнут, возьмут под крыло и сделают из него обычного боевика, голыми руками разгребающего горячие угли, чтобы поднести хозяину лакомый кусок. Фиг им всем! Мартын был себе на уме. Из ума не выходила беседа с одним авторитетным человеком.
Опираясь на зоновский опыт, Мартын сумел сколотить уличную стаю из числа самых туповатых, агрессивных пацанов, жаждущих романтики и приключений. Парни, не способ-ные реализовать свои амбиции на другом уровне, охотно признали в нём вожака. Шайка-лейка наводила страх на матерей- одиночек, вытягивающих на тщедушных плечах своих 'трудных' чад, на забитых мужичков-пенсионеров — тихих алкоголиков, перебивающихся рюмашечкой на розлив. Короче, на тех, кто не мог сам постоять за себя, и кого власть обере-гать не собиралась в силу их общественной незначительности. Однако если бы обыватель надумал проанализировать деятельность так называемой банды, он бы с удивлением заме-тил, что за стаей не числится сколь-нибудь явных уголовно наказуемых деяний. Хитрая так-тика как раз в том и заключалась — зарабатывая авторитет, он умело лавировал между зако-нами воровскими и УК РФ. Мартынов, получив на зоне права, даже устроился на работу во-дителем на 'Газель' в фирму пластиковых окон, чтоб лишний раз не давать ментам повода для зацепок. В тайне от всех он строил далеко идущие планы, а пока… пусть думают, что хотят.
В детстве вечно пьяная мать при заинтересованном участии постоянно меняющихся сожителей так часто и без повода колотила маленького Сашу, что боязнь побоев преврати-лась для Мартынова-младшего в многолетнюю нескончаемую пытку. Во сне ему виделись безжалостные глаза и жёсткие кулаки. Мальчик вздрагивал и кричал.
В восемь лет он сбежал из дому. Его вернули, но причина побега почему-то так и не заинтересовала детскую комнату и общественность. Он опять убежал, его опять вернули, прилепив ярлыки: 'трудный ребёнок' и 'склонность к бродяжничеству'. Когда ярлычок наклеен — всё становится ясным и понятным, избавляя от благородных и мучительных поис-ков, призванных докопаться до причин мальчишеской 'трудности'. Так и повелось: он убе-гал, его возвращали.
Свои первые уроки выживания Саша получил в среде беспризорной мелюзги, щебечу-щими стайками порхающей по электричкам и вокзалам. Бегунков развелось — в угаре дележа собственности, озабоченные личным обогащением чиновники как-то упустили вопрос воспитания подрастающего поколения. Люд, раскрывая кошельки, отощавшие под девизом: 'чтоб не было бедных', подавал ребятишкам на хлебушек, но это всё, что он мог себе позволить. Нуворишам же, на чумазую, беспризорную братию, копошащуюся по теплотрассам, было наплевать.
В двенадцать лет мать уже побаивалась поднимать руку на закалённого в драках сына. К тому времени он сам зарабатывал на пропитание, перетаскивая на оптовом рынке упаков-ки с бодяжной минералкой. Кое-какую одежонку, поношенную, но добротную, подбрасыва-ли сердобольные торговки — единственное, эпизодическое проявление человечности, виден-ное в его короткой пацанячьей жизни. Однако поезд уже ушёл: жалостливые вздохи не мог-ли изменить сформированное мироощущение — на злобной почве не вырастают цветы добра. Сейчас можно сколько угодно распинаться по поводу тяжёлого детства — общество получило то, что заслужило своим бездействием в условиях 'переходного периода' — ещё одного гражданина с изуродованным сознанием, сызмальства привитой жестокостью, с накопленной годами злобой. Перепрограммировать искалеченную психику в принципе, наверное, возможно, но для этого нужны особые обстоятельства и сильнейшие потрясения. А где их взять? Однако та встреча запустила новую программу.
В барачных университетах Мартын хорошо усвоил одно незыблемое правило: знать свой шесток, не влезать туда, где можно обломать зубы, а то и потерять голову, поэтому до времени благополучно избегал конфликтов, как с ментами, так и с серьёзными людьми, способными вбить его в землю. С полгода назад он похоронил мать. И хотя, пока она была жива, все воспоминания его детства сливались в однообразный, мутный кошмар, над гробом, по необъяснимой прихоти памяти, в мозгу всплывали картины, когда в редкие моменты просветления, она падала перед маленьким Сашей на колени, целовала покрытые цыпками ручонки, плакала, умоляла простить. Именно над гробом, вглядываясь в неживое, трудно узнаваемое лицо, он ощутил внезапную, острую душевную боль, поняв, что остался совсем один в этом мире. Потом и эта рана затянулась, но сохранился, незаметный, до поры не болезненный рубец.
Мартын, скрипнув зубами, поднял глаза и встретился взглядом с молодым 'Есени-ным'.
— Братва, — скомандовал он, — канайте без меня, кое-что перетереть надо. Ждите у Лунохода.
'Есенин' под взглядом Мартына сник, скукожился.
— Сань, я же не знал, что так…
Мартынов по-волчьи оскалился.
