эйфорию (облегчения) и азарт (первооткрывателя: если не считать диагностику пульпита, Миша прежде не замечал за собой никакой интуиции). Вероятно, уже тогда он отчасти любил её и за голос — прозрачный, чёткий голос, которым она, среди прочего, поклялась занести деньги в четверг, а он сказал, что в этот четверг не работает, и она предложила подъехать с деньгами — «куда вам удобно», и удобно вдруг оказалось у «Спортивной», в полгороде от дома.
Он заметил её издалека, как только проехал переулок у собора. Она сутулилась под вялым дождём на самом краю тротуара. На ней был декоративный плащ. Зачем-то женщины в России покупали эти куцые плащики. Миша притормозил вплотную к поребрику. Изогнулся, чтобы открыть дверь:
— Запрыгивайте скорей. Промокнете.
Она села рядом и, наверное, полезла за деньгами куда-нибудь в сумочку, или что там у неё было, но этого он не запомнил. В памяти осело только, какой красивой она казалась в профиль. Острый нос с шелушащейся кожей на кончике. Отвесный лоб. Вена поперёк бледного виска. Подмоченные волосы, заправленные за ухо с гранёной стекляшкой на мочке. Какая-то лиловая помада на губах. Губы шевелились — она проговаривала благодарности — своим голосом — ёлки, ёлки вечнозелёные, от её голоса бежали мурашки по коже — не тогда, естественно, не в прямом эфире, прямой эфир всегда захламлен раздражителями, но вот через пару недель, когда картинка обросла дендритами и стала долгосрочной памятью, которую можно было исступлённо прокручивать, каждый раз ретушируя, каждый раз подмешивая в исходный образ то, что случилось позже.
С 10-го октября по 13-е ноября Миша любил её за мокрое одиночество на краешке тротуара. За очень красивое лицо. За то, что она сходу согласилась с ним пообедать. («Я перекусить как раз собираюсь. Не хотите компанию составить? Или вы торопитесь?» «Нет. Не тороплюсь. Спасибо. Давайте.») Согласилась равнодушно, без хиханек и хаханек. Без поднятых бровей. Как будто они десять лет сверлили зубы в соседних кабинетах и шли давиться бизнес-ланчем в унылое бистро напротив поликлиники, с нарезанными салфетками и жухлым хлебом.
Миша любил её за то, что блинчики она тогда ела жадно и говорила с набитым ртом. За то, что говорила только о работах. Работ было две: одна за деньги, массаж обеспеченных дам с выездом на блистающие квартиры, другая ради — ну как тут скажешь? Ради идеи? Самоуважения? Для чего люди пишут кандидатские по философии, если им ни хрена за это не светит в рублёвом эквиваленте? «Онтологический статус квалитативных состояний: ключевой аспект трудной проблемы сознания». Так оно называлось. Научрук Бельский. СПбГУ.
— … В смысле, лёгкая ещё есть проблема? У сознания? Миша думал, что остроумно шутит.
— Имннтак, — сказала Вера. Прожевала. Облизнулась. — Лёг-КИ-Е. ПроблеМЫ. Технического, в основном, характера. Мы плохо знаем, какие именно процессы в мозге поддерживают сознание. С этими лёгкими проблемами, конечно, тоже разбираться ещё лет пятьдесят. Но там понятно хотя бы, с какой стороны подойти. Трудная проблема — её никому не понятно, как решать, — Вера помолчала, явно наводя справки в памяти. — Включая тех, кто говорит, что им понятно, — она накрутила на вилку последний кусок блина. Откусила половину. — Авсаиец один фьедажил её так навывать. Фобы флона… простите, чтобы слона не терять из виду.
— Слона? — насупился Миша. — Это тоже термин?
— Ммммм! — она замотала головой. Дожевала. Облизнулась. — Нет пока. Я про который из басни слона. «Слона я так и не приметил». Вся философия — это же один большой табун слонов, которых не примечаешь до поры до времени. Хотя они прямо среди нас, всегда, — она налила себе ещё зеленоватого кипятка из чайника. Сделала глоток. — Вот, например, чайник. Какого цвета чайник?
Чайник был пунцово-красный с белой крышечкой и белым носиком. Носику не хватало кусочка эмали.
— Красного, — сказал Миша. — Преимущественно.
— Вот мне тоже кажется, что красного. Хуже того: посади нас с вами перед экраном, начни на нём кляксы показывать всех цветов видимого диапазона, и выяснится, что это даже вовсе и не случайно. Язык у нас один, культурная среда одна, и слово «красный» при нормальном освещении у нас прилеплено к одной и той же части спектра. Плюс-минус мелочи. То есть всё как будто понятно, да? Вот электромагнитная волна нужной длины и нужной частоты попадает в глаз, — она ткнула в чайник указательным пальцем и тут же подняла палец к переносице. — Грубо говоря. Там колбочки, да? Волна набегает на колбочки, одни колбочки возбуждаются, другие не возбуждаются. В кору идёт соответствующий сигнал. По цепочке добирается до зрительного центра, — она шлёпнула себя по затылку. — Обрабатывается, да? Потом сигнал туда, где ярлыки словесные хранятся для каждого цвета. «Зелёный»? Не сходится. «Синий»? Частота не та. «Красный»? Эврика. «Красный». Сигнал в речевой центр: произносим данную комбинацию звуков! Сигнал голосовым связкам: вибрируем! Мышцам языка: сокращаемся! Мышцам челюсти: сокращаемся! К-РРР-ААА- ССС-ННН-ЫЫЫ-ЙЙ!
От самоотдачи её лицо порозовело. Мокрая прядь, заправленная за левое ухо, подсохла, распушилась и частично вырвалась на свободу. Миша нехотя моргнул. Не хотелось ничего упустить. Мышцы его нижней челюсти стыдливо сократились, захлопывая рот, приоткрывшийся от красоты.
— Да вы наверняка лучше знаете, как это всё происходит, — она вонзила свои ровные, тронутые кариесом зубы в остаток блина, намотанный на вилку. — Вывэ ввач.
— Было дело, проходили… — сознался Миша.
— Мммм… Ну вот, видите. Правда ведь, как будто всё известно, да? В общих чертах? — Вера вытерла губы нарезанной салфеткой.
— … Жду подвоха.
— Правильно ждёте. Потому что ничего красного в этой схеме так и не было. Электромагнитные колебания заданной частоты были. Сложные соединения органические были. Нейроны были, синапсы были, мышцы были. Язык приставал к нёбу заднему. Кккк… Кккк… А красного — ни капельки не было красного. Как говорит австралиец всё тот же: почему мозг не работает в потёмках? Если всё — если от поверхности чайника до шевеления языка — если всё можно описать без субъективного переживания красного цвета, то откуда оно у меня в голове? А главное, зачем? Вот сижу я, и внутри у меня видятся картинки. Звуки слышатся, укропом пахнет. Задница, извините, нагрелась от сидения на стуле, — Вера на секунду привстала. — Уууух! — плюхнулась обратно. — Зачем это шапито внутри?
— Хм, — сказал Миша. — Интересный вопрос.
— Правда же интересный, да? Представляете, вот есть люди, у которых определённая область мозга повреждена. Та самая, которая за создание картинок в голове отвечает. И эти люди свято уверены, что ослепли. Глаза у них в полном порядке, сигналы от глаз в кору бегут куда надо. А потом как будто теряются бесследно в извилинах. Спрашиваешь такого пациента: «Вы видите что-нибудь?» А он тебе: «Нет, ни-че-го не вижу». «Ну, вот и славненько. А давайте-ка мы положим ваш пальчик вот сюда на кнопочку, и вы её будете нажимать каждый раз, когда загорается красная лампочка». «Да вы что, издеваетесь?» — Вера так убедительно изобразила негодование, что головы за соседними столиками дружно повернулись. — «Я же сказал, что ни черта не вижу!» «А вы нажимайте, как бог на душу положит. Пажааалста! Мы вам денежку дадим». И вот садится он, нажимает на кнопку якобы от балды, и — сим-силябим ахалай-махалай — у него девяносто девять процентов попаданий. Получается, зрение прекрасно работает безо всяких внутренних картинок!
— Жуть какая, — поёжился Миша. Он представил себя в абсолютной темноте, с пальцем на кнопке.
— Это ещё цветочки, — успокоила Вера. — В этом деле кроется ещё один слон, чудовищных размеров. Я им напрямую не занимаюсь, но обойти его невозможно. Если моего слона зовут Трудная Проблема Сознания, то этого впору называть Совсем Трудная Проблема Сознания. Вот смотрите: я без зазрения совести бросаюсь фразами вроде «я вижу», «я сижу», «я нюхаю укроп»… «Я бросаюсь фразами». Но кто, собственно, такая эта «я», которая где-то там сидит, — Вера ткнула себя в лоб, — и субъективно нюхает укроп? Иначе говоря, для кого…
— Погодите, — перебил Миша, чтобы сделать первый в своей жизни комплимент, который угодит прямо в цель. — Вы говорили про людей, которые думают, что они слепые, но когда лампочка загорается, они на кнопку жмут. А… Посложнее лампочки они видят вещи? Я имею в виду, допустим… — он сам ещё не
