понимал, куда клонит, но на горизонте сияло что-то спасительно умное. — Например, если перед таким пациентом день за днём будет садиться очень красивая женщина. Например, если вы будете садиться. Вот как вы сейчас передо мной сидите. Вы садитесь и говорите, как сейчас говорили, но только за стеклом, чтобы ничего не было слышно. Чтобы пациент не знал даже, что перед ним кто-то есть. И так минут, ну, по тридцать каждый день. Он же может через неделю влюбиться и вообще не знать, в кого влюбился. Как вы думаете? Может?
Вера посмотрела на него, словно он только что материализовался из воздуха, напоённого укропом. Потянулась за нарезанной салфеткой. Потом, видимо, вспомнила, что уже вытирала губы. Вернула руку в исходное положение.
— Через неделю? — улыбнулась она.
— Эээ… — Миша начал катастрофически краснеть. — … Ну да, через неделю! — внезапно его окатила та же волна эйфории, что и два дня назад, в кабинете, когда Вера рассказала про забытые деньги. — Он же вас не слышит! Сами посудите. Если б слышал, тогда втрескался бы сразу, о чём разговор. А так через неделю приблизительно. При условии, что глаза действительно видят.
— Понятно, — сказала Вера. Улыбка немного съёжилась, но не пропала. — Я не знаю, насколько такие пациенты способны различать детали. Но эксперимент интересный. Надо попробовать.
два и три четверти
Давайте, кстати, зажмуримся на пару мгновений. Насладимся всеведением. Миша — не который тогда, в прямом эфире, а который за опустошённым столиком в Швеции, — не помнил из этой сцены почти ничего. Даже судьбоносный комплимент выветрился изо всех видов памяти. Осталось только порозовевшее лицо на размытом фоне, подклеенном из другого кафе, и «шапито внутри». «Шапито внутри» соответствовало «квалитативным состояниям» из названия диссертации. Вера наверняка разъяснила ему и «онтологический статус», и наверняка показала на пальцах, почему онтологический статус внутреннего шапито двадцать пять веков бередит умы за отвесными лбами (она здорово всё объясняла, он часто понимал с первого раза), но это он тоже забыл. Подвернулась другая загадка.
Миша сгрёб одну из перчаток обратно в карман. Встал. Застолбил своё кресло пакетом с покупками. Нашарил в брюках пятикроновую монету. Вспомнил, что официантка унесла кружку. Добавку за пять крон без кружки не дают. Миша посмотрел на шкафчик, в который суют подносы с грязной посудой. Оттуда, что ли, кружку взять? Да что за фигня, ну чего ты жмотишься. Куда тебе деньги. Теперь-то. Куда.
Он выпустил монету из пальцев. Вытащил пальцы из кармана. Спустился на первый этаж.
Пока сходил по спиральной лестнице, в голове крутилось воспоминание, сочное и процентов на тридцать ложное: декабрь на Радищева; Вера наклоняется к нему через угол стола; он неуклюже гладит её по виску средними фалангами скрюченных пальцев; их самый первый поцелуй; внутренности ноют, потому что до последнего поцелуя всего сорок девять дней. Мелодраматическим задним умом он всегда знал, что Вера исчезнет. Не представлял только, что буквально.
В середине мая, когда развалилась версия № 1, пришлось по-честному допустить все остальные. Через три дня после пробежки от Баскова до 8-ой Советской он приехал в ту самую «Чашку» на Кирочной. Забил на английский оттуда. Сел в углу, за тот самый столик. Первым делом вырвал из блокнота все исписанные страницы. Не перечитывая.
На этот раз он начал с перечисления фактов. Факты распадались на две основные категории: 1) что было и 2) чего так и не было.
Вторая категория стала для Миши откровением. Он уже озаглавил первую страницу словом «ФАКТЫ», уже подчеркнул это слово двумя решительными линиями, он даже залез на вторую страницу, расставляя по пунктам всё, что вы читали выше про комнату на Радищева. И тут вспомнил, что существует милиция. Вспомнив, минуты две-три смотрел на дорожное движение в кусочке окна. Глаза ничего не видели, хотя почти не моргали.
— И. Ди. От. — прошептал он наконец, не шевеля губами.
Затем перелистнул пару страниц и написал «НЕ-ФАКТЫ». Подумал, что в философии для такого наверняка есть умное название, и Вера его наверняка знает.
Знает? Знала?
Он вывел чёрную единицу с петелькой на макушке. Закрыл её круглой скобкой. Пункт номер один:
«На меня не вышла милиция»
Вскоре стало ясно, что это единственный не-факт, зависящий от посторонних сил. Остальное не произошло по его собственной милости:
«2) Больше не заходил в комнату (замок тот же?)
3) Не искал Виталика (Удельная, мин. 10 от метро, на Энгельса? «вишнёвый» «гольф» — или просто записку в ящик?)
4) Не спрашивал соседей (дядю Геру?)
5) Не связался с Милой (бизнес-центр на Малоохтинском «у моста», нем. компания — быт. техника? посуда?)
6) Не связался с Вериной матерью (Кукушкина? Татьяна? Тамара? г. Бежецк Тверской обл., уч. хим. и биол., шк. Гумилёва)
7) Не связался с Бельским (СПбГУ, филос. фак., завкаф. чего-то мудрён.)».
У пунктов 2–7 было что-то общее. Помимо бездеятельности. Что-то выпуклое, угрожающее. Несколько секунд Миша не мог сообразить, что именно. Потом дошло: пункты со второго по седьмой оставались не- фактами ради того, чтобы фактом ни в коем случае не стал пункт первый («На меня не вышла милиция»). Подсознание про милицию не забывало ни на секунду. А Вера ещё доказывала ему, что нет никакого подсознания. Как же это его нет, если вот оно. Или Вера не это доказывала? Он же в тот раз через жопу всё слушал. Водил носом по её ключицам. В плечо целовал. Наверняка подсознание как бы есть, но с подвохом. Не подсознание в обыденном смысле, а смешение понятий каких-нибудь. Только вылетело из головы, что там конкретно с чем смешано. Выпало из сознания, которое не сознание, прямо в подсознание, которое не подсознание. Любомудрие, ёлки зелёные. Профессор Бельский пускай этим заморачивается. Ты про милицию думай. Про милицию.
Ну, предположим. Случилось криминальное. Или случилось страшное, самое страшное, и не известно, как. Без милиции не обошлось при любом раскладе. Вера бы сказала: «Не обошлось же, да?» Ну, здравый смысл подсказывает. Вера бы сказала: «Спроси здравый смысл и подумай наоборот». Это у неё было «Первое правило выхода из философского тупика». И что тут можно подумать наоборот? Что не было милиции? То есть Вера Кукушкина испарилась в один прекрасный день, и всем-всем-всем побоку. Хозяину Виталику, соседу дяде Гере, подруге Миле, маме-учительнице, профессору Бельскому с его заумной кафедрой. Дамочки в навороченных квартирах остались без массажа и без объяснений, но им тоже фиолетово. Так, что ли?
Хорошо. Второе правило: «Спроси по-другому». Миша перевернул ещё две страницы в блокноте и занёс ручку над бумагой. «Была ли милиция?» «Дремлет ли милиция?» «Чешется ли милиция?» «Осталась ли милиция в стороне?» «Ведётся ли следствие по делу о гибели Кукушкиной Веры?» Ручка выскользнула из пальцев на чистую страницу. Скатилась на столик. Нет. Это не по-другому. Это слова другие просто.
Было ещё третье правило. «Спроси про другое». Применялось «в безнадёжных случаях»:
