апперкотом. Все погрузилось в темноту.
Телефонный звонок вырвал его из полного беззвучного мрака. Ларс посмотрел на время — похоже, он пробыл в отключке много часов. Телефон зазвенел снова, настойчиво и надрывно. Ларс поднялся на колени. Телефон продолжал орать. Опершись о стол, он тяжело поднялся, на ватных ногах пересек комнату, ощущая боль в спине и коленях.
— Алло!
—
— Да.
—
— А-а… Грустно…
Ларс положил трубку и пошел на кухню, сам не зная зачем. Вероятно, он что-то искал. Телефон зазвонил снова. Он озирался, пытаясь вспомнить, что именно искал. Телефон надрывался. Ларс посмотрел на потолок, затем на пол, поискал там, где стоял, затем повернулся на триста шестьдесят градусов. Телефон продолжал звонить. Нет, он никак не мог вспомнить, что именно искал, хотя мозг работал на полную мощность.
Звонки продолжались. Он снял трубку.
— Алло?
—
— Да-да? — Ларс посмотрел на свои ноги.
—
— Да нет, вы сказали, что мама умерла.
Щека зачесалась, словно его только что укусил комар. Он с раздражением поскреб ее ногтями.
—
Ларс посмотрел на свои руки, увидел кровь под ногтями.
— Нет-нет, не нужно, увозите ее.
Некоторое время Гуннель Нурдин молчала.
— Да… смогу.
Ларс продолжал бродить по квартире в поисках чего-то.
— Да-да?
—
— Ага… хорошо.
Он снова положил трубку. Что же он искал, черт побери?
Открыв холодильник, Ларс почувствовал приятное дуновение холода. Так он простоял довольно долго — сам не знал, сколько именно. Снова зазвонил телефон, на этот раз еще громче и настойчивее. Ларс стоял и смотрел на холодильный агрегат внутри холодильника, прислушивался к его пощелкиванию.
Телефон орал, буравил ему мозг, нарушал его душевный покой. Ларс услышал свой собственный крик — дикий, звериный вопль ярости. Его удивило, что он может кричать подобным образом — такого с ним ранее не случалось.
— Да!
—
— Вчера? Ничего, насколько мне известно.
—
— Моя машина?
—
— Как это случилось?
—
— Около одиннадцати.
—
— Осталось в «Саабе». А где он теперь?
—
Об этом он ничего не знал.
Он изобразил удивление и растерянность:
— Понятия не имею… Фундаменталисты, подростки… Не знаю, Гунилла.
—
— Ничего ценного. Я все пересылал в своих отчетах.
Некоторое время начальница еще держала трубку, потом отключилась.
Йенс пытался продолжать спать, но телефон не унимался. Потянувшись за трубкой, он уронил свой будильник, который покатился по полу, и краем глаза заметил положение часовой стрелки. Учитывая тот факт, что из окна струился яркий свет, можно было сделать вывод, что уже давно настал день.
— Да.
—
— Нет-нет, я давно проснулся.
—
Йенс пытался собрать мысли в голове.
— Ты звонишь с той трубки, которую я дал тебе?
—
— Я тебе сейчас перезвоню.
Откинув большую белую перину, он спустил ноги на мягкий ковер, покрывавший весь пол. Спальня у него была светлая, создавалось ощущение нахождения внутри кучевого облака. Все белое, кроме картины, нарисованной в приглушенных темных тонах: мастерская копия с его любимого полотна Марка Ротко.[29] Йенс потянулся, поднялся и вышел из комнаты. Почесал затылок, еще раз потянулся. На нем был только один предмет одежды — белые трусы из натурального хлопка, широкие и просторные, с пуговицами, пошитые на заказ вручную в Турции. Он заказал тогда портному двадцать пар и считал это самой своей удачной покупкой из области одежды.
Дойдя до кухни, Йенс открыл ящик, выудил из него новуюсим-карту, разорвал пластиковую упаковку и вставил карту в свой телефон, затем позвонил Софии.
—
Он остро ощутил, что еще не до конца вырвался из объятий сна.
— Сгорела? В каком смысле?
—
— «Сааб»?
—
— Странно.
—
— Нет.
Йенс обдумал события вчерашнего вечера.