Золотое дно. Книга 1

В Сибири росла тайга: кедрач и еловая глухомань, вперемешку с малинниками и гарями. Но здесь же торчали до небес белки’ — снежные макушки гор. Иногда пурга закрывала небеса месяцами. Летом солнце жарило — до сорока градусов, но тут же мог пойти снег. Здесь во все времена людей было мало (один человек на пять квадратных километров), зверья куда больше — его отстреливали, и если охотник промахнулся — даже не догонял, лень. Но снова хочу напомнить: среди безбрежной вселенной, в черной бездне как же мало было всех нас — людей, птиц и зверей! Крохотная горстка, толпёнка копошащихся, теплых существ с разноцветными глазами, с клювами и без клювов, с яркокрасной кровью внутри…

Иногда человек задумывался и жалел своих братьев меньших. Самым редким животным и растениям, всему на земле, что может вскоре исчезнуть, посвящались КРАСНЫЕ КНИГИ. И лежали они в красных обложках на столах правительств. Но и в самих людях что-то менялось… Любовь, наивность, доброта, человечность… (см. тома ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СЛОВАРЯ на буквы «Л», «Н», «Д», «Ч»…) — всё это вытеснялось механическим прогрессом, холодом спешки, восторгом наживы, железной тоской перелетов, жаждой испытать ядерное пламя на планете, что неким ученым (и вождям, конечно!) давало сладостное ощущение собственного величия…

Со времен Дарвина (был такой ученый) говорят про естественный отбор: это когда в жизни побеждает сильнейший. Но мне лично всегда хотелось, чтобы побеждали робкие (в любви), странные (в мыслях), неторопливые (в словах), те, в ком больше детства, у кого в глазах горит волшебный свет… Но коленчатые валы, кенотроны и фантастроны, тучи ламп и полупрозрачных печатных схем, но диоды, пентоды, чипы, уран, плутоний, камеры Вильсона, свинец, разбомбленный альфа-частицами стеарин, люминесцентные лампы, стальные станки выше горных хребтов, миллионы разъяренных машин с номерами, мотоциклы с номерами, березы с номерами, овцы с номерами — зеленой краской на боку… но диссертации, рубли, доллары, евро (вписано позже синими чернилами — Р.С.), сверток в обход очереди, одиноко умирающие отцы и матери, интеллигентский треп над могилами с цитатами из Мандельштама или Спинозы, а чаще — из Кибернетического словаря (г. Киев, 1975 г.), железные, золотые зубы, железные, золотые очки… но спешка урвать, оттолкнуть, посмеяться над доверчивым и честным… но грядущий XXI век, потом грядущий ХХII!.. и все больше металла, страха, бешенства потребления, дыма, черных туч, железных домов, городов, лесов, гор… но если так, пусть от нас останется хоть маленькая эта ОРАНЖЕВАЯ КОРОЧКА! (Значит, Хрустов намеревался так назвать свою летопись? — Р.С.)

Все-таки, простите, моя тетрадка — «Красная книга» моего поколения. Таких, как мы, больше не будет, честное-пречестное. Может быть, будут умнее, сильнее, зубастее… но мои товарищи — это были особенные люди…

(Приписано красным фломастером: БЕЗ КОММЕНТАРИЕВ)

НАДПИСИ НА СТЕНАХ КОМНАТЫ № 457 В ОБЩЕЖИТИИ УОС (Управления Основных Сооружений):

ЗДЕСЬ ЖИЛИ МЫ ИВАН МОРЯК САША ПОГРАНИЧНИК АЛЕХА С САХАЛИНА. 1975– 1977

НЕ ЗАБУДУ ЛЕНУ НЕ ЗАБУДУ МАМУ

А ТЫ БЫЛ ДУРАК В МАМЕ? ЭТО ЗОЛОТОЙ ПРИИСК, И ЛЕНА ТАМ!

ОН ЭТУ ЛЕНУ И ИМЕЛ В ВИДУ. НЕ ЛЕНКУ ЖЕ БАРКОВУ.

ЗАТКНИСЬ!

ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ БОРОТЬСЯ НАДО, ВЫ, ЩЕНКИ!

ДАЕШЬ, ЗИНТАТ!

ЭТО НЕ БАБА. ЗАЧЕМ ТУТ ЗАПЯТАЯ???? ДАЕШЬ ЗИНТАТ!

УЕХАЛА………………………… К.Т.

СЕГОДНЯ БЫЛО — 57°, 24 ДЕК.

ВЕСЕЛЕЙ ГЛЯДИ, БРАТВА!!!

Жил-был замечательный человек, которого звали Климов Иван Петрович. И жили-были, вместе с ним и Хрустовым в той самой комнате № 457 барачного общежития: Серега Никонов, Леха-пропеллер, который во время разговора всегда руками махал, и Боря Перепелкин.

(Вписано сбоку со стрелкой: Утконоса с нами уже не было — он устроился начальником штаба и получил КВАРТИРУ, нет, не в бараке! Там, где живут прочие начальнички- чайнички.)

Высокий Никонов был тогда очень худ, походил на птеродактиля, вставшего на задние ноги. Голос у него тонкий, и это его угнетало. Он старался изъясняться сипло, как Климов, он отчаянно завидовал Хрустову с его басом, но бас не подделать, и потому он пытался говорить хотя бы, как Климов.

Климов же, звеньевой первой бригады, был коренаст, лыс, а вернее, брил начисто лысоватую голову, она сверкала, как шар с голубыми пятнами вен, зато, как бы в противовес, на нижней части лица клубилась черная борода, как повисший рой черных пчел. В переносье сверкали маленькие очёчки с железными дужками, Иван Петрович их снимал, когда работал.

С чрезвычайно важным выражением лица он производил на незнакомых людей комическое впечатление: надеть на него костюм с золотыми позументами — и нате вам швейцар в ресторане. Он и двигался важно, речь была негромкая, но слегка бранчливая, хотя, видит Бог, именно он подобрал на улице серенького котенка и принес в комнату, и кормил разведенной сгущенкой, пока тот не вырос в нежную кошечку со сверкающими синими глазами.

Это был тот самый Климов, которого покарает в небрежной беглости своей тяжелая десница Васильева за учиненную драку. Опытнейший плотник-бетонщик, а еще и монтажник, сварщик, стропальщик, водолаз… всего, кажется, двенадцать профессий имел этот человек. В паспорте у него было написано под строчкой: «На основании каких документов выдан» Справка № 452176… — значит, Климов провел некоторое время за колючей проволокой.

Уважаемые луняне и марсиане! Колючей проволокой обносились участки в тайге, чтобы провинившиеся люди, боясь поцарапать кожу, сидели на месте.

Иван Петрович, выйдя из зоны, трудился на Севере, затем на КАМАЗе, а затем и на Дальнем востоке, мог рассказать, чем отличается енисейская мошка от мошки на реке Лена, снежный комар от летнего, тоска