же момент тонкие невидимые лучи сорвались с моих рук. И прокричал Ворон. И Пёс вздохнул в своей могиле. И Дом скрипнул, приосаниваясь… Я повернулся к девушке, что в последние дни неотлучно была рядом со мной:
— Я точно помню, что предлагал тебе выйти за меня замуж. Вот только запамятовал, что ты мне ответила?
— Я ответила «да».
— И я не потащил тебя сразу в загс?
— Ты был занят.
— Глупость какая! А какой завтра день недели?
— Вторник.
— Отлично. Загсы завтра работают.
И мы вошли в Дом.
В свадебное путешествие мы отправились ко мне на заимку. Только поехали на машине. Чтобы останавливаться. Лишь глупцы думают, что все эти современные средства передвижения — они для того, чтобы ехать. Нет. Они как раз для того, чтобы останавливаться. Останавливаться и бродить по разным маленьким городкам или по околицам незнакомых хуторов и деревень. Останавливаться на случайных просёлках посреди поля, или на узкой площадке горного серпантина, или на полосе прибоя…
Я рисовал ей разных людей. Она собирала мои рисунки и вечерами болтала со мной о них.
Весна наступила только в головах тех, у кого есть настенные календари в прихожей или ежедневники на столе в кабинете. А на заимке трещал мороз. И моя старая печь всё так же дымила, пока не разогреется. И к дровнику пришлось прокапываться полчаса. Но у перелеска больше не было видно моей старой знакомой.
На третий день съехались гости. Отпраздновать и попрощаться.
Пацан Вячеслава Егоровича принёс того полуволчонка «с чёлочкой», гордо отчитавшись, что научил его подавать лапу. «Всё остальное — само собой!» — тут же по-деловому добавил он. Но больше всего его радовало, что он не поленился обучить щенка выполнению совершенно бесполезной команды. Всё, что по делу, — это долг перед собой и животным. А вот «дай лапу» — это уже чистое искусство. Привлекательное и забавное в своей бесполезности. «Ты же себе хотел его оставить?» — «Мне больше нечего вам подарить. Папа сказал, что настоящий подарок — это когда самому дорого. Остальное — от глупости и жадности». Хороший у него отец. Не зря деда Егором звали. Настоящее имя, крепкое. Я парню тоже подарок нарисовал. Настоящий эмчеэсовский нож. С их эмблемой на лезвии и со встроенной в рукоять бензиновой зажигалкой. А на крышечке, что зажигалку открывает, — ещё и точило. Сделал вид, что специально из столицы привёз. Не будешь же объяснять, что да как. По-разному у людей жизнь складывается. У меня своя. У парня — своя.
Вячеслав Егорович Юльке шубу принёс. «Своей шил. Да она у меня беременная. Вторым. Располнела малость…» — смущался. Юлька в той шубе, как беспризорник-малолетка в тулупе ямщика, — очень трогательная. Размерчик и подогнать можно. Мастерских, что ли, мало по «пошиву и ремонту»? А сама забеременеет — так и вообще ничего делать не надо. На это, наверное, Егорыч намекал, потому и смущался.
Доктор-весельчак со своей дочкой приехал. Самогонный аппарат привёз. Совершенно какой-то космической конструкции. И рецептов по приготовлению — с десяток. «Всё от деда, — говорит. — Он у меня старый пропойца был. Долгожитель. Если б не большевики, так и сейчас, поди, с нами тут сидел бы!» — смеётся.
Волчица так и не пришла. Но она же волчица. Спасла потомство, на крамольной любви замешанное, и назад, к своим. Собаки — при людях. Волк волком остаётся. А человек — человеком. Каждому со своими надо.
Шубу к тому времени, как Юлька забеременела, перешить всё-таки успели. Да она и не располнела. Глядишь, в той шубе и дочка ещё походит. Хорошая же вещь. Крепкая…
А когда я умер, и пеплом от того, что когда-то носило одежду моего размера, удобрили куст молодой сирени на могиле Пса, я перебрался в неё. Не в шубу, конечно. В жену.
Дочь с мужем приезжали редко. Редко, разумеется, по меркам пожилого человека, у которого, кроме воспоминаний и одинокого счастливого сердца, что уже плохо согревало руки в осенней мороси вечеров, ничего не осталось. По меркам юной барышни — нашей дочери, — они виделись «достаточно часто». Это на самом деле было так. Они приезжали на каждые выходные. Воистину счастливые семейные дни и вечера. Все вместе ухаживали за Домом, утешали вечно вздыхающего Пса в его могиле и болтали на закате с неразговорчивым Вороном-созерцателем. Фотографии поглядывали на них со стен, когда вечером, наварив вкусного кофе с мёдом и чесноком в старой кастрюле, они наливали себе по рюмочке коньяка. А то и по две. Да что уж там. По три наливали.
Потом приходили злые понедельники — как уборщицы в конце вечеринки, — и сердца наполнялись сладкой печалью. Дочь с мужем возвращались в город, переодевались сообразно присутственным местам, в которых собирались побывать, и, смеясь друг над другом за нелепый вид, обедали вместе в уютном ресторанчике на Китай-Городе.
А она, неотступно провожаемая взглядами фотографий со стен, бродила по комнатам, плакала, надраивала и без того блестящий в своей благородной старости Дом, вздыхала за компанию с Псом, лукаво поругивала Ворона за его всё чаще неуместное молчание и ждала вечера пятницы.
Когда умерла она — я перебрался в нашу дочь. Это было не совсем удобно. В смысле неловкости, я имею в виду. Мужчина, который любил её, любил её не меньше, чем она его. А это ведь что-то да значит. Всем известно, что только женщины умеют любить по-настоящему. И редкие исключения лишь подтверждают это правило.
Так что когда родилась внучка, я с облегчением перебрался в неё. И когда ей исполнилось восемь, открыл ей своё присутствие. Она немного испугалась сначала, но попросила меня не уходить. «По крайней мере, пока…» — добавила она, подумав.
Серьёзная была девочка… »
— Не буду я это писать!
— Как так «не буду»?
— А вдруг это кто-нибудь прочитает?
— Если «кто-нибудь» прочитает — он всё равно ничего не поймёт. А если тот, кто надо…
— Дед, скажи, а ты бабу Юлю очень-очень любил?
— Очень-очень.
— Чего не нарисовал, чтобы она не умирала?
— А зачем? Я умер, а она осталась бы? Думаю, она бы не согласилась.
— Но ты же здесь, а её нет! Где она?
— Там, где живут все забавные и лучистые люди.
— В раю?
— Ну, можно и так сказать. И вообще, это не я здесь, а ты.
— С кем я тогда разговариваю?
— Вот это действительно хороший вопрос. Спроси у мамы. У нас этот секрет по женской линии передаётся.
— А у папы?
— А он умеет рисовать?
— По-моему, нет.
— Тогда лучше не надо.
— Значит, нужно его обмануть?
— Нет. Обман — это обман. А секрет — это секрет.
— Ну и что же тогда получится? У нас с мамой будет секрет, а у него нет?
— У вас с мамой свой секрет, а у него свой.
— А у него какой?
— Это же секрет, как я могу его выдать?!
