Он был хорошим рассказчиком, этот человек. Их предводитель клана.
Все слушали. Всю жизнь Макдоналды слушали эту легенду о своем происхождении. Слушали всегда как в первый раз, словно, внимая рассказу о Финне и его собаках, вершили один из ритуалов своей веры. В тот вечер звучали истории о викингах и ирландских королях. О любви, обреченной на страдания. О боях.
Горел торф. Я слышала его треск. Чуяла запах.
Подвинете ближе свой табурет? Я многое могу рассказать о них сегодня — об этих «папистах», об этом «проклятом клане».
Стояла последняя ночь декабря. Я пила из озерца в своей маленькой долине — разбила корочку льда, уперлась руками в землю и, скрючившись как кошка, наклонилась к воде. Услышав фырканье лошади, я повернулась — это был Иэн. Он сидел верхом на гарроне, позади была привязана мертвая олениха.
— Тебя вызывают, — сказал он. — В Карнох.
Я присела на корточки, вытерла рот:
— Сегодня?
— Да, сегодня.
— Это Маклейн? Его рана? Или новая?
Он усмехнулся. Покачал головой и проговорил очень медленно, словно я какая-нибудь дурочка:
— Нет… Это Хогманай. Последний день года. Тебя позвали, так что ты придешь.
И я пошла. Как я могла не пойти, если жила на их земле? Пила молоко их коров? Я слегка ополоснулась, выдавила немного розмарина на волосы, чтобы они приятно пахли, и направилась в большой дом в Карнохе, там, где река встречается с морем. Дорога была мне уже хорошо знакома. Я миновала пик Сохрани-Меня и пошла по берегу Кое.
В той самой отделанной дубом комнате с очагом и восковыми свечами, виски и стеклом собралось больше народу, чем я видела во всем Хексеме или даже за все дни скитаний. Вначале я не могла разглядеть ничего, кроме людей, — меня окружали талии, животы, локти. Меня касались их пледы, меня то и дело толкали, они пили и смеялись, а я думала: «Надо уйти. Это место не для тебя. Нужно уйти туда, где лед и резкий ветер». Но когда я повернулась, чтобы удалиться, женщина с огненными волосами подошла ко мне и улыбнулась. Она сказала:
— Не прячь эти глаза…
И погладила меня по плечу, подмигнула, пошла дальше.
После этого я почувствовала, что меня заметили. Сняв капюшон, я увидела, что они смотрят на меня. Щеки у меня запылали. Я смущенно улыбнулась человеку из Инверригэна, но он лишь таращился. Коротко стриженный мальчик назвал меня «фейри», когда я прошла мимо, а пожилой мужчина причмокнул беззубыми челюстями, когда я проскользнула рядом, словно хотел меня съесть. Единственным моим желанием было не приходить вовсе — потому что там так много народа и так мало воздуха. Зачем вообще я явилась? Я не Макдоналд. Я маленькая, и ногти у меня грязные.
Но появился Маклейн. Широкими шагами он прошел между своими людьми, сгреб мой плащ в кулак и сказал:
— Моя сассенах! Моя английская целительница, у которой нет короля…
И поднял меня в воздух одной рукой.
Всю ночь я просидела около него.
Другие люди устроились на полу, или на стульях, или прямо на огромном столе, который ломился от еды и кубков с виски. Но Маклейн поставил мне табурет рядом с собой и сказал:
— Разве не должен я накормить свою травницу? Позаботиться о ней? Ха!
С этого момента я стала им ровней. Я вглядывалась в лица. Человек-медведь, у которого я как-то украла яйцо из-под курицы, кромсал ножом жареную ногу оленя и смеялся. Дети из Ахнакона вопили и сражались на палках, две женщины в полосатых накидках, подвязанных под подбородком, шептались между собой. Иэн целовал румяную девушку у огня, и полупьяный человек играл на волынке, и двое мужчин ругались на гэльском, пока жены не растащили их, и собака по кличке Бран грызла кость, и гигантский человек-медведь по имени Макфэйл дрался с мужчиной на улице, так что оба вернулись перепачканные кровью, но потом принялись пить и жать друг другу руки. Я смотрела и смотрела — потому что там было на что посмотреть. Столько жизней вокруг.
Аласдер щурился на меня через обод кубка.
Маклейн спросил:
— Видела ли ты когда-нибудь таких людей? Как эти?
— Нет, — сказала я.
И я действительно так думала.
— А такие праздники? А такой отличный дом, как мой, где все могут собраться?
Ему понравилось, что я покачала головой. Он ухмыльнулся:
— Нет более великого клана, чем наш… Нас мало, но мы сражаемся с честью и достоинством.
Он поднял руку, призывая всех к тишине, и продолжил:
— Мы всегда были воинственным кланом…
Он рассказывал мне о вереске и о воине Финне.
Там были пресные лепешки, и ячменные кексы, и сыр, и «Атолл Броз».[20] Еще жареная оленина и больше эля, чем я когда-либо видела. Леди Гленко дала мне в руки кубок пшеничного виски и сказала:
— Пей.
Я поднесла виски к губам. Но закашлялась от одного запаха.
А еще звучала задорная музыка, они танцевали, и хлопали, и разбили на счастье несколько глиняных горшков, отчего Бран зашелся в лае. Я видела, как Аласдер смеется вместе с каким-то мужчиной и дети дремлют на коленях у матерей. Мужчина с густой щетиной подошел ко мне и предложил:
— Потанцуем, зверек?
Он протянул раскрытую ладонь. Но я отказалась. Я осталась сидеть с кубком в руке. Вокруг меня кружились цветные пятна, раскачивались пледы, а когда джига закончилась, Маклейн прокричал какие-то гэльские слова, и все в комнате угомонились. Люди устроились на стульях или на коленях друг у друга. Музыка стала мягче. Леди с огненными волосами, которая сказала мне: «Не прячь эти глаза», стоя в полутени, обхватив себя руками, запела таким слабым, призрачным голосом, что по коже у меня побежали мурашки, а в глазах защипало. Я думала о Коре, потому что она тоже пела когда-то.
Это была гэльская песня. В ней пелось о любви, я знала это — по тому, как она пела и как они все слушали, и по тому, что их глаза блестели, как и мои. «Любовь к Шотландии», — подумала я, не к человеку, а к месту, воздуху и дикой земле. К скалам. Я почувствовала это, а когда песня закончилась, женщина села рядом с Аласдером. Она притянула к себе его руку, устроилась рядом с ним. Он поцеловал ее волосы.
Бран положил голову мне на колено и моргнул, а я сказала ему, что он очень хорошая собака — очень хорошая собака, без всяких сомнений.
Пробили часы, а я гладила Брана, и свечи уже догорали.
Наступил 1691 год. И Макдоналды из Гленко подняли кубки и прочитали молитву — мне кажется, она была похожа на большинство молитв. Я думаю, они просили Божьей помощи в этом году, хорошей жатвы — урожая, здоровья, мужества в битве. Каждое сердце по-своему молит обо всем этом, независимо от веры или языка.
Я тоже просила об этом. Сидя на табурете, я просила у неба пищи для своих кур, и любви, и ясного неба, и чтобы оно сохранило этих людей, потому что они никогда не стали бы бросать в меня камни или называть «каргой».
На некоторое время в комнате стало тихо. Но потом взревели волынки, и Маклейн закричал:
— Больше виски сюда!
И снова начались танцы, зазвучали песни.
