Я молчала. Подумала немного, а потом прошептала:
— Здесь столько ненависти.
— Здесь не больше ненависти, чем где бы то ни было. Ты знаешь это. Ты бежала от ненависти? Боялась за свою жизнь?
Да, так оно и есть.
— Но я никогда не причиняла вреда человеку. Я никогда не дралась.
— Никогда не дралась? Вообще?
Я пожала плечами:
— Ни руками, ни оружием.
Он выдохнул, раздув щеки:
— Это справедливо. У тебя маленькие ручки, они не подходят для драки.
Да уж, они совсем не такие, как у него. Я посмотрела на его руки. Я знала его правую руку — ее полулунные шрамы, ее отметины. Я видела, как она отрывает куски от лепешки, и вспоминала, как растопырила его пальцы поверх припарки, как приказала: «Нажимай. Вот так». Казалось, это было так давно.
— Может быть, — сказала я, — однажды не будет ненависти. Ни тьмы. Ни битв.
— Ты веришь в это? — Он потряс головой. — Пока есть зависть и жадность, нас всех будут ненавидеть. Так будет, пока Вильгельм сидит на троне.
— Вильгельм? Ты ненавидишь его?
— Он точно так же ненавидит нас! Потому что мы не считаем его королем. Мы не клянемся ему в верности и не подчиняемся ему, хотя он сам это знает.
— Из-за веры?
— Ага, из-за веры. Потому что он не нашей веры и не из нашего народа. Он стыдится горцев, зовет нас «приносящими беду», и «варварами», и «камнем на шее», что достался ему вместе с троном, но видел ли он нас когда-нибудь? Приходил ли в нашу или в любую другую долину? Нет, этого не было. — Он прищурил глаза. — Я говорю с тобой на английском. Ты знаешь почему?
Я не знала.
— Не все наши умеют говорить по-английски. Старики, например. Но Маклейна посылали в Лондон, когда он был мальчишкой, — его заставили учить. Правительство считает, что если кланы утратят свой язык, они могут потерять и свою веру и это было бы прекрасно. — Он покачал головой. — Нас хотят искоренить, сассенах. Сломать нашу судьбу, перебить нам хребет. Мы должны сохранить свой старый язык — больше говорить на гэльском. И мы должны выступать против этого короля и тех, кто ему служит, и разить их, если придется…
Я внимательно слушала. Сидела у огня с курами и смотрела, как вечерний свет тускнеет за головой Аласдера. Я удивлялась его краскам — краскам света. Не серый. Не темно-синий.
— Ты сразил многих? — спросила я.
— Ага. Когда мне приходилось драться. При раздорах или нападениях на клан. Я сражался в Килликрэнки,[22] и мой дирк убил нескольких человек на том побережье.
У меня в душе поднялась глубокая, тягучая тоска. Я прислушивалась к долине, к треску пламени, к звуку, с которым он ел. К ветру. Я думала о том, из какого далека прилетел тот ветер, и о деревьях, которые он качал где-то, о птицах, которых он принес с собой.
Аласдер смотрел на меня.
— Ты молчишь, — сказал он. — О чем ты сейчас думаешь?
— О том, зачем ты пришел сюда, — чтобы рассказывать мне о битвах? О людях, которых ты убил? Пришел, чтобы заставить меня думать, будто я была не права, что вообще пришла сюда, что пришла на северо-запад?..
— Я пришел сюда, чтобы отдать тебе оленину, — прервал он.
Я кивнула, покраснев:
— Я знаю.
Некоторое время мы сидели неподвижно. Огонь выгибался, словно вылизывающаяся кошка, и мы оба смотрели на него — на красный светящийся торф.
Он спросил:
— Твое имя? Оно очень странное.
— Это мама назвала меня так. Ее звали Кора. Это ее настоящее имя, но ей вслед кричали «карга» так часто, что ей стало казаться, что так ее и зовут. Она соединила слова, чтобы создать мое имя, — «Кора» и «карга».
По его лицу было видно, что он размышляет.
— У нее был странный юмор, — продолжала я. — Она смеялась, когда я родилась.
— Ты знаешь, что значит твое имя на нашем языке?
— Корраг?
— Да. Знаешь?
Я перевела взгляд с огня на его лицо, потому что не знала. Я не понимала его.
— А оно что-то значит?
Он поднял палец. В полумраке хижины он поднял указательный палец и медленно показал на меня — на мое лицо, на мои глаза.
— Это гэльское слово, — сказал он, — обозначает вот это.
— Палец?
— Палец.[23] У тебя гэльское имя, сассенах. Так что, возможно, ты была права, перебравшись так далеко.
Мистер Лесли, вы помните, я говорила, что бывают такие моменты, которые могут изменить жизнь? Маленькие события? Я думаю, это был один из них. То, как Аласдер поднял палец. Как он смотрел на него в сумерках.
Я не забыла его темные очертания на фоне неба, темное лицо.
Когда он уходил, я поблагодарила.
— Спасибо за мясо, — сказала я.
— Я надеюсь, оно поддержит тебя. Там довольно много.
— Ты достаточно оставил себе? Для твоей жены и семьи? Мне хватит гораздо меньшего, чем ты принес.
— У нас с Сарой есть немного.
Я кивнула и улыбнулась.
Мы коротко попрощались.
Смотрите. Видите? Мой палец. Не такое уж значительное зрелище. Он маленький и грязный, с обломанным ногтем и немного искривлен, потому что я хваталась за скалы и вереск, когда карабкалась к вершинам, у меня потому и на ногах пальцы скрючены. Кобыла укусила меня однажды, думая, что это еда, и у меня на пальце все еще остался отпечаток ее зубов — здесь. Я не слишком переживала по этому поводу. Он кровоточил, но тогда у меня была сумка Коры, в которой лежал спорыш.
«Корраг» значит «палец».
Вы знаете, что говорили люди? Те, кто жил в других долинах и слышал обо мне и о моем имени, но никогда не видел меня? Они знали о моих травах и призрачно-серых глазах и о том, как я брожу по склонам в ветреную погоду, и говорили: «Корраг? А… Это оттого, что она проклинает, указывая пальцем. Она тычет им в человека, и он превращается в камень…»
Вы услышите такие разговоры. Вот что они расскажут вам — Кэмероны с севера и, возможно, пара Стюартов. Был еще один, по имени Бредалбейн, он якобы слышал, что мой палец как уголек — светится на конце и им можно причинить боль. Но он был слабоумный. Что вы ответите им?
Скажите: «Нет. Она никогда не тыкала пальцем, уж точно не в людей, и она никогда никого не проклинала». Этого никогда не было.
