Стрелка, потому что у меня все еще оставался след от раны на пятке. Но я думала: «Карабкайся вверх! Подумай о том, что ты увидишь…» Это было трудное восхождение. Я цепко хваталась пальцами. Иногда я видела вереск далеко внизу и оттого твердила: «Продолжай двигаться! Ползи вверх!» И я представляла себе радость, которую почувствую, когда доберусь до вершины: разреженный воздух, израненные руки и ноги — и красота, что откроется передо мной!
Но я не ощутила радости на вершине. Напротив, я учуяла неприятный запах.
Я остановилась. Там, на вершине этой темной зубчатой горы, обитала Гормхул.
Я дышала с трудом. Уперев руки в бока, я возмутилась:
— Ты? Здесь?
Восхождение было очень трудное! Я припадала к земле, и прыгала, и раскачивалась, пока карабкалась вверх. А она была втрое тяжелее меня и вчетверо старше и ничего не ела, насколько я знала, но тем не менее она стояла здесь, со своей кожей, похожей на крылья златоглазки, в своей изношенной шали, колышущейся на ветру. Она ничего не сказала. Она просто отступила в сторону. И за ее спиной я увидела укрытие из камней и невысокий очаг, а еще кости и старые тряпки. И двух других женщин, сидящих у костра.
Я осталась ради приличия. Я присела на камне и улыбнулась новым знакомым. Такие же худые и бледные, как Гормхул, но мне показалось, что чуть помоложе. Лицо одной было сильно повреждено, похоже, ей когда-то сломали кости, потому что нос у нее был расплющенным, а нижняя челюсть неровной. Нижние зубы выдавались вперед, а потому она нечетко произносила слова, когда говорила.
— Тотиак, — пробормотала она, — с Малла. Остров на юге…
И она умолкла. Вторая ничего не сказала. Она уставилась в землю, положив подбородок на колени. В ней было больше грусти, чем я, наверное, когда-либо видела, и Гормхул прошипела:
— У этой нет языка.
— Нет языка?
— У нее есть язык, но она не говорит. Не может. От потрясения у нее отнялась речь.
— Потрясение?
— Лодка перевернулась. Луйрак. Из Тирей. И все вокруг нее утонули, они цеплялись за ее волосы, руки мертвого человека держались за ее юбки… Все утонули, кроме нее.
Это было совсем не хорошо — сидеть наверху Темной горы с этими женщинами, которые были такими странными, жили такой дикой жизнью, что даже Кора не позавидовала бы им. У них в очаге валялись обглоданные кости и перья, со стороны отхожего места ветер доносил дурной запах. Там не было даже закутка для сна — только скалы и узел из грязной ткани. Никакой травы, кроме моей белены. Я увидела ее, сидя на камне.
Гормхул смотрела на меня. Смотрела, как впервые, — словно, может, знала меня, а может, и нет.
— Ты изменилась, — сказала она мне так, будто это ей не по нраву.
Я нахмурилась:
— Нет.
Я выглядела по-прежнему. В отличие от нее. Это она изменилась, как мне показалось. Около рта появились болячки. Шелушащиеся коросты в уголках рта осыпались хлопьями, когда она говорила, — все из-за зимы. Я подумала, что окопник может ее вылечить.
— Ты другая, — сказала она. — Семена были посеяны везде, и наверх они выходят сквозь землю…
Странные слова. Я покачала головой. Тотиак издала звук, который обычно издает Бран, когда вылизывается, — а она ела что-то с ладони. Ее нижняя челюсть сильно вихлялась, а щеки были острыми из-за сломанных костей.
Я проговорила:
— Это из-за хорошей погоды. Кажется, за прошедшие две недели я видела больше народу, чем за всю свою жизнь. Люди рыбачили в Кое. Ткали. Я видела мальчиков, которые тренируются с мечами, и…
Гормхул сказала:
— Мародерствуют.
— Мародерствуют?
— Ага. Крадут. Рискуют. Вот что они делают…
Она знала, о чем говорила. Она ковыряла языком в ямках, оставшихся от зубов, словно усиленно думала, и возможно, так оно и было. Но у нее были ветхие мозги, ослабленные беленой и возрастом, — я уверена в этом.
— Они будут брать и брать. Они пригонят сюда больше скота. Дерн. Лошади… Это приведет их к гибели в конце концов, — сказала она, — это воровство. А младший — худший из воров. Твой.
— Мой?
— Твой. Его семя растет, как и его грабежи. Эти коровы с Глен-Лайона… Он нашел их у реки, на водопое, и взял в сумерках. Ох, с ним беда. Дикие сердца. Все было в огне, как его волосы, и прошлым летом его заковали в кандалы в Инверлохи за его дела, а королева пришла освободить его. Сама королева! Она не протянет долго. Она сильнее, чем ее муж, но чума унесет ее…
— Гормхул, — сказала я, — о чем ты говоришь?
Она посмотрела на меня:
— Ты знаешь… — Потом еще: — Маленькая свеча ярче горит там, где, кроме нее, нет свечей…
И она перевела взгляд с меня на Раннох-Мур, и смотрела, как тени облаков скользили по скалам.
— Ты придешь ко мне, — сказала она, — когда завоет волк.
Я покачала головой:
— Волк?
Вот теперь это стало настоящей бессмыслицей.
— Когда прозвучит его зов. Ты вернешься…
— Волк? — У меня мелькнула мысль. — У тебя есть дар предвиденья?
— Волки долго не задержатся. Нет-нет…
Я подвинулась:
— Он есть у тебя? Дар? Гормхул?
Она встала и принялась бродить как потерянная среди камней и отбросов, теребя в руках мертвую птицу и нашептывая что-то под нос. И я чувствовала в ней странную силу. Наверное, это белена смутила ее разум и наполнила его видениями. А может, это из-за своего роста и старости она кажется такой загадочной, такой мудрой.
Скатившись по камням и направившись домой, я прошла мимо человека из Ахтриэхтана, который копал торф в долине. Я подкралась к нему. Очень тихо спросила:
— Коровы. В Укромной лощине. Где они украдены?
Он меня понял:
— Глен-Лайон. Северо-восток.
Но откуда она узнала об этом? С ее сломанной, затуманенной беленой жизнью?
Я очень плотно обхватила себя руками, скрючившись у огня в ту ночь.
Дар предвиденья. Даже вы, сэр, слышали о нем — о том, как человек может прозревать грядущее, может видеть его и знать, каким оно будет. Кора билась в судорогах на полу. Она выгибала спину, и когда это проходило, она сжимала ладонями голову и говорила: «Кажется, у меня шея висельника» или «Бойся телят с отметинами…» Я думаю, так она увидела «северо-запад». Увидела веревку и поняла: «Вперед!»
Иногда Кора продавала свои видения, свой дар предвиденья. Бывало, она возвращалась из Хексема с пригоршней пенни, которые тратила на еду или на ленточки для волос. Но Гормхул была не такой. Она ничего не продавала. Она держалась подальше от домов, пряталась высоко в горах, а среди Макдоналдов ходили легенды о ней — о козлоногой твари, что завывает в полнолуние. О необычном помете, что находили в траве. Леди Гленко говорила о «пэн ни» — женщине из тумана, которая полощет одежду в Кое темными ночами, и это значит, что смерть ходит рядом. Я слышала это и понимала, что они говорят о
