«А меня угощали кофе. С ликером, с пирожными. И потом я потанцевала…»
«И ты?!»
Пырх снова не выдержал, но его крепкие слова на этот раз скорее от зависти за кофе, за ликер.
«А как вы думали? Не могла же я подхватить ее на руки и вынести: Ванда не дитя малое. Вы не думайте, что мы там одни танцевали. Там еще девушки были. Две врачихи. Две переводчицы… Буфетчица. Живут они там — будто и войны нет». Катя грустно вздохнула.
«Их тоже подстерегала смерть. От Англии до Мурманска…»
«Ты умеешь сочувствовать, солдафон?» — спросила Ванда с язвительной насмешкой.
Я не ответил.
А Катя… славная Катя, она и потом была нашей голубкой — всех мирила — тут же погасила и Вандиного «солдафона», и мой возможный взрыв — снова приступила к рассказу:
«А знаете, американцы не умеют танцевать. Англичане — так себе. Но француз там был из торговых моряков… Ну, мастер! Как я вальсировала с ним!»
Василь не выдержал снова. Да и я рассердился: и эта, чуть ли не лучшая комсомолка, радуется танцу с французом?! Как же их нужно перевоспитывать!
«Ну, нечего облизываться. И на батарее язык не распускайте! Ничего не было! Поняла? Никаких танцев. Никаких ликеров! Вперед! Марш!»
«Развяжите ей руки, командир, — попросила Катя. — Поскользнется — разобьет лицо. Вам это надо?»
Мне не надо. И я развязал Ванде руки. Вспомнил, что она без рукавиц — может обморозиться, будет еще одно ЧП, уже по моей вине.
Ванда похукала на пальцы и вдруг громко и весело спросила:
«А что, командир, если я отвешу тебе оплеуху?»
Скажу честно, я испугался: такая сумасшедшая все может.
«Пойдешь под трибунал».
«Серьезно?»
«Как пить дать», — подтвердил Пырх.
«В трибунал не хочу. Но считай, оплеуха за мной. Окончится война — получишь».
«Вот колтун на твою голову, земляк, — засмеялся Василь. — Но после войны и я подставлю свою морду. Бей. А я буду целовать пани ручки. А теперь ты козыряй нам. На, надень мои рукавицы».
«О-о! Пан такой жечный?» — удивилась Ванда.
А еще больше удивился я: у Василя, который не стыдился при девушках ругаться по-трактирному, вдруг такая галантность? Чудеса! Откуда у него? Вспомнил: когда везли нас из Гомеля, он рассказывал, что половина их деревни — шляхта, смеялся над шляхетскими соседями своими, особенно над девушками.
Воднев обрадовался, что страшное для него происшествие, в общем, окончилось тихо, без скандального приключения.
«Василенковой объявим благодарность перед строем за проявленную инициативу».
«Не нужно, товарищ старший лейтенант».
«Ты считаешь, не нужно?» — Командир батареи, может, впервые не приказывал — советовался.
«Не нужно огласки».
«Правильно, не нужно огласки! Я давно говорю Соловьеву, что ты умный парень, Шиянок. Но скажи: а с этой… этой что делать?»
«Попросите командира дивизиона сплавить ее в другую часть. А то она выбросит еще не один фортель».
Воднев сначала как бы удивился, а потом удовлетворенно рассмеялся.
Я понимал командира: ему хотелось вообще похоронить досадный случай, но вовсе не докладывать начальству он боялся. А я подсказал, как доложить, чтобы доклад не стал бумерангом.
«Нет, Соловьев, у нас правда умный комсорг».
Приятной была не сама похвала, а то, что высказал ее командир батареи при командире взвода, из- за мелочей придиравшемся ко мне, к моему расчету.
Действительно, с того вечера отношение ко мне Воднева и Соловьева значительно улучшилось.
А Ванду через неделю, в течение которой я даже ни разу не поговорил с ней, хотя и хотелось «повоспитывать» бывшую студентку, сплавили в организовывающийся новый зенитный полк.
Приключение с ней я рассказал Колбенко, Данилову, другим офицерам, пришедшим позже, в виде веселого анекдота. Не думал, что когда-нибудь встречусь с ней. И вот она передо мной. Гора с горой не сходятся…
И выходит, не плохо служила, если за полтора года до старшины доросла.
Думать плохо о Ванде я не мог.
— С какой целью ты явилась к нам?
— Выйти за тебя замуж.
— А что, с английским адмиралом не вышло? Ванда захохотала:
— Представляю, как вологодские сороки рассказывали тебе про адмирала. Помнишь, какие у них глаза были?
— Помню.
— Даже ты поверил, верно ведь? Дура я — клюнула на те танцы. Веселенькую жизнь я бы вам устроила, твоему перепуганному комбату. Были бы еще и не такие мистификации…
— Что-что?
— Ты не знаешь, что такое мистификация?
— Почему, знаю.
— Смотри какой образованный! Потому тебя и выбрала. Могла выйти за генерала. А потом подумала: на черта мне старый кот, когда есть такой перспективный жених, как ты.
— Чем же я перспективный?
— Ты станешь профессором. Мне карты показали. Я умею ворожить. И карты у меня есть. — Она похлопала по планшетке. — Хочешь, погадаю?
— С тобой, Ванда, не соскучишься.
— А ты думал, почему я приехала? Веселить вас, засушенных бубликов. Не знаешь разве? Введена должность — дивизионная веселуха. Звание — не ниже старшины.
— Так и будешь заниматься мистификацией? Смотри — взбунтуюсь и… скручу ремнем.
— Ты можешь взбунтоваться? Нет! Ты добрый. Толстопяточки, те на следующий день окрестили тебя Павлушкой.
Я подумал, что Павлушка забыт, привилось Лидино, белорусское, — Павлик. Вспомнил Лиду — взгрустнул, и Ванда заметила:
— Нет туч. А на тебя упала тень. Что я сказала неприятное?
Встретили капитана Шаховского, козырнули. Он остановился, с интересом осмотрел Ванду:
— Откуда такой бравый прапорщик?
Я удивился: почему прапорщик? Нет же такого звания. Ванда стукнула каблуками, по-военному представилась:
— Старшина Жмур. Направлена штабом корпуса в ваше распоряжение. Командиром СОН-3.
Шаховский засмеялся.
— Так это вы? А мне так доложили, что я посчитал, Жмур — мужчина.
— Рада оставаться в своем женском звании, товарищ капитан.
— А вы веселая. Вы знакомы?
— Это Ванда.
— Та самая? — снова удивился Шаховский. — Ну, счастливо вам.
— Что ты наплел про меня? — строго спросила Ванда, когда капитан отошел.
— Ничего не плел. Рассказал правду.
— Правда, она как резинка в моих рейтузах. Дознаюсь, что ты растягивал ее, — ощиплю, как старого петуха.
— Как напугала! Так ты будешь командиром СОН-3?
