вместе, чтобы последний раз попытаться что-то склеить в этой жизни. То, что склеить было невозможно…
Дома они молчали, глядя мимо друг друга. В августе и сентябре дядя Андрей то и дело уезжал в командировки («для обмена опытом»), а в начале октября, когда мамы Эмы не было дома, он сел перед Владиком на табурет, взял его за локти и, глядя в пол, сказал:
– Такая вот, брат, история. Ухожу я…
– Как? – выдохнул Владик, хотя сразу понял, о чем речь.
– Ну, вот так… Не сложилось у нас с Эмилией. Зачем же мучить друг друга…
Он отдал Владику на память морской бинокль и ушел незаметно, не попрощавшись. Взял с собой только чемодан. Квартиру оставил жене. Мама Эма всплакнула, прижавши Владика к пахнувшему косметикой платью.
– Ты не должен обижаться на дядю Андрюшу. Он хороший человек. Просто мы… очень разные…
Владик напряг плечи. Было в словах мамы Эмы что-то искусственное.
– А как мы будем теперь? – прошептал он.
– Что же делать? Проживем вдвоем…
Вдвоем жили недолго. За две недели до Нового года в доме появился Лев Геннадьевич. Всегда бодрый и жизнерадостный, лысоватый, с выпуклыми синими глазами и очень гладким подбородком. Владику он сказал:
– Так и зови меня, дружище: «Лев Геннадьевич». Не люблю всяких «дядей и тетей», есть в этом детсадовская слюнявость. А мы ведь взрослые люди, не так ли?
Владик не считал себя взрослым, но возражать не стал. Ему не хотелось лишних осложнений.
Жизнь потекла по-прежнему. Почти по-прежнему. Только мама Эма была не такой ласковой, как в прошлом году, и чаще морщилась, разглядывая Владькин троечный дневник: «Когда ты возьмешься за ум?» – «Иннушка сказала одной тетке, председательнице родительского совета, я слышал: «Он же из интерната, а там все тупые…» Мама Эма не возмутилась такими словами ИИ, молча подписала дневник.
Лев Геннадьевич во Владькино воспитание не вмешивался, с вопросами и беседами не лез, разговаривал сдержанно. Дядя Андрей тоже бывал немногословен, однако в его сдержанности пряталась добродушная усмешка, а у Льва Геннадьевича ощущалось абсолютное «мне все равно».
Друзьями в классе Владик так и не обзавелся. Там был авторитетом Артур Дымчиков со своими подпевалами. К Владику Переметову они не прискребались, но давали понять одноклассникам, что прискребутся ко всякому, кто попробует набиваться к детдомовцу в товарищи. Ну и фиг с ними со всеми, раз такие трусы… В середине зимы он записался в баскетбольную секцию, и тренер говорил, что «у Переметова есть перспективы!» Но весной этого тренера почему-то уволили, а нового не нашли, и секция закрылась.
Неподалеку от дома был заброшенный, затерянный среди многоэтажек и гаражей сквер, и в нем Кабул нашел приятелей. Ребята были младше его, из третьего и четвертого класса, но с ними Владик чувствовал себя хорошо. Зимой они катались на лыжах с мелких горок, весной построили в крохотном овражке пеструю водяную мельницу. Двоих ребятишек – Алика Семенова и Андрюшку Гаврина – Владик несколько раз приводил к себе домой, показывал на компьютере простенькие «игрушки» (у самих-то этих ребят компьютеров не было). Давал им бинокль, чтобы посмотрели с высоты на окрестности…
В классе как-то разнюхали, что Кабул «хороводится с мелкими», стали подначивать, но Кабул послал болтунов подальше – спокойно и решительно…
Однако бо?льшую часть времени после школы он проводил один. Можно сказать, обитал в своей скорлупе. В своем отдельном мире. Там были книжки, компьютер с играми про звездные войны, планета Земляника, где жили длинногривые красные кони. И была мама. В тревожные минуты он говорил себе: «Все равно у меня есть мама…»
А еще у него был
Планета жила в особом геометрическом мире. Владик называл его «Конфигурации пространств». Конфигурации начали возникать в его воображении, когда в школе стали изучать геометрию. Вообще-то математику шестиклассник Переметов не любил (от всяких формул и вычислений трещала голова), но геометрия ему понравилась. Пока это была геометрия плоских фигур, но и она подчинялась красивым, стройным законам. А учительница сказала, что в дальнейшем будут изучать геометрию объемных построений, которые расположены в трехмерном пространстве. И у Владика вдруг само собой возникло в голове это пространство, заполненное пирамидами, кубами, шарами, лучистыми фигурами, переплетением прямых и выгнутых плоскостей. Тогда и появилось неизвестно откуда взявшееся понятие – «Конфигурации пространств». Стало казаться, что Конфигурации заполняют весь мир. И что, перестраивая их, можно перестраивать свойства этого мира.
Он и перестраивал их, лежа в постели и прикрыв глаза. Когда в подступившей сонливости геометрия мира становилась послушной и удавалось вписать отдельные элементы в плавные изгибы бесконечности, появлялось в душе ласковое такое ощущение. Будто и вправду мир становился добрее…
И мама словно садилась на край постели, касалась невесомыми пальцами Владькиных волос.
…Разве мог подумать Владик Переметов, что безжалостный случай (или судьба? или что там еще?) рванет его из этой жизни и бросит в гущу всяких несчастий?
Был конец мая, тепло стояло небывалое. Владик (а по-школьному – Кабул) беззаботно топал с уроков по улице Геодезистов. С одной стороны – двадцатиэтажные высотки, с другой – бетонный забор замороженной стройки, но даже здесь пахло зеленью и летом, вдоль забора густо цвели одуванчики и ромашки.
У края тротуара, чуть впереди Владика с визгом тормознула черная «Волга», распахнулась дверь.
– Эй, малец, подойди-ка! – Это высунулся дядька в сизом камуфляже, как у ментов, но без погон. Шестиклассник Переметов знал, что, если зовут в машину незнакомые люди, лучше драпать или звать на помощь – это не раз объясняли и в школе, и дома. Он качнулся назад, чтобы рвануть подальше, но сзади его крепко ухватили за бока, рывком переметнули по воздуху, швырнули в салон «Волги». Он упал животом на кожаное сиденье. Вот и случилось то, что не раз показывали по телику, но что не должно никогда случаться в нормальной жизни с нормальными мальчишками. Владик толкнулся руками, дернулся к открытому окну: «Помогите, меня похитили!» – хотел отчаянно заорать он, но получился сдавленный хрип. Дядька в камуфляже, который сидел впереди, рядом с водителем, засмеялся, не оборачиваясь. А тот, что нырнул в машину следом за Владиком – с обтянутыми белой водолазкой мышцами, с могучей шеей и короткой стрижкой на маленькой голове, – взял пленника за шиворот и ровно усадил рядом с собой.
– Не дергайся, червячок. Мы не бандиты, а полиция.
– Бандиты, – убежденно сказал Владик. Он вдруг ощутил бесстрашие. Будь что будет, наплевать!
– На, убедись, молекула, и не дергайся, – Мужик в водолазке щелчком развернул у него перед носом пухлые корочки. Владик успел увидеть большие буквы МВД, круглую печать и плохо различимое фото. Корочки захлопнулись.
– Дай прочитать! – потребовал Владик.
– Не вякай. Дадут, где надо. Догонят и еще дадут…
– Все равно бандиты, если даже полиция… Налетаете, хватаете…
– Хватаем кого надо…
Тогда Владик наконец сказал обычную в таких случаях фразу:
– А че я сделал?!
– Сейчас поглядим, что ты сделал…
Оказывается, машина уже ехала. Через полквартала она с визгом развернулась, покатила по улице Геодезистов назад и скоро свернула в Ямальский переулок – тот, что в сотне шагов от школы. Дядька в водолазке (от которого пахло потом и лосьоном) выдернул Кабула из машины.
– Гляди! Узнаешь?
