- В цехе металлооплетки шлангов, - буркнула она, - погрузчик вожу.
Я так давно не общался с людьми из рабочей среды, что почувствовал себя почти преступником - уже только потому, что мне не приходится сидеть на ледяном ветру за рулем автопогрузчика в цехе металлооплетки шлангов.
- Трудно, наверное?
- Ничего трудного, - девушка соизволила взглянуть на меня бесцветными северными глазами. - Летом - вообще красота. Только лето у нас коротковато, могло бы и подольше быть.
Мы помолчали. Она жевала пончики с таким видом, словно это была не еда, а промасленная ветошь. Губы у нее были под стать глазам, бледные, тонкие, а вот волосы неожиданно темные для подобной внешности, туго стянутые на затылке в хвост.
- Хороший у вас поселок, - заметил я, чтобы хоть что-нибудь сказать. - Природа красивая.
- М-да? - девушка снова на меня посмотрела. - А вы откуда?
- Издалека, сутки поездом.
- Что так? Плохо работали, что сюда загремели? - она мрачно улыбнулась. - Ну, готовьтесь, зима тут - полгода, с буранами.
В ее тоне мне послышалось легкое злорадство, и это меня почему-то задело:
- Везде люди живут. А что касается работы - так нет, я сам сюда попросился.
- Денег захотелось? Да, тут платят. Только тяжелые это деньги, полжизни за них отдадите.
- А на что мне деньги? - помимо воли я все сильнее втягивался в разговор. - Я один, у меня даже кошки нет. Жена моя брак не продлила, так что не нужны мне деньги, я по самой низкой сетке согласен работать.
Девушка грубовато засмеялась:
- Э-э, так вы - 'непродленка', что ли? То-то я смотрю, вид у вас тоскливый. И правильно, мужчине без семьи очень плохо. Женщина еще как-то проживет, особенно если дети есть, а вот вашему брату - просто труба.
- Уж не жалеете ли вы меня? - я почти обиделся.
- Тьфу, жалеть вас - больше делать нечего, - она откусила очередной пончик. - Вы сами-то кого- нибудь жалеете?
- А у меня никого нет, чтобы жалеть, - я развел руками.
- Слушай, - девушка неожиданно заговорила мягко и по-дружески, - а тебе сколько лет?
- Двадцать два.
- У-у, совсем молодой. И чем ты своей жене не угодил?.. А кем служишь-то?
- Бухгалтером, - от моей должности совсем недавно отклеилось словечко 'младший', и я страшно этим гордился.
- Здорово, - кивнула девушка. - Меня зовут Тоня. А тебя?
- Эрик.
- Сразу видно городского! - она рассмеялась, показав во рту две металлические коронки. - Любят у вас всякие имена придумывать!.. А хочешь, подружимся? Тебе-то все равно, ты человек свободный, а у меня муж умер, даже, веришь, потрепаться бывает не с кем.
Мне так остро не хватало семьи, что любой человек, даже эта Тоня, мог скрасить бесконечную тоску, и я кивнул:
- А почему бы и нет.
Ей недавно исполнился двадцать один год, хотя на вид я дал бы больше: злые северные ветры уже слегка состарили кожу у нее на лице, а какие-то неведомые несчастья сделали глаза злыми. И все же - что- то в ней было, какой-то темный знак вопроса, похожий на изогнутый волосок, приставший к чистому стеклу. Вроде все понятно, но наткнешься на гримаску, зацепишься чутким слухом за случайное слово - и опять вопрос.
Мы пошли в кино, в единственный на весь поселок клуб, где крутили фильм, уже виденный мной больше года назад. Мне нравятся картины про любовь, наверное, потому, что все они счастливо кончаются, все в них красиво и до боли непохоже на реальную жизнь, ранящую душу острыми когтями.
- Бредятина, - сердито сказала Тоня, стоило зажечься свету в зале. - Так не бывает.
- Так ведь кино - это искусство, - я поймал себя на том, что снисходительно улыбаюсь. - Оно и не должно показывать, как бывает. Оно показывает, как все д о л ж н о быть.
- Ты еще скажи, что кино - лучший пропагандист и просветитель, - девушка уже пробиралась по проходу к дверям, таща меня за рукав, как собачку за ошейник. - Там, в вестибюле, такой лозунг висит. Скажи, скажи. Люблю, когда речи толкают - забавно слушать.
Я пожал плечами:
- Не понимаю, что плохого тебе сделали лозунги. Придумай лучше, если можешь.
- Сижу я как-то на собрании, - Тоня застегнула куртку и достала из кармана перчатки, - слушаю нашего Ремеза. Ты его не знаешь, но у тебя все впереди. Так вот, слушаю я его, а он стоит на трибуне, важный такой, руки за ремень, морда аж светится, и лозунгами этими сыплет, как репродуктор. Ни одного живого слова! Так и кажется, что у него изо рта буквы квадратные летят, как кирпичи. И по башке нам, по башке! Знаешь, я чуть не захохотала. Еле удержалась. А то нажила бы приключений на свою задницу...
- Тоня, - меня немного коробило от такого языка, но я решил пока ее не поправлять, - но ведь не все умеют говорить красиво, не у всех образная речь. Вот и пользуются готовыми фразами, главное-то не в этом, главное - что именно он хотел сказать.
- Да ничего он не хотел. Ему просто выступать нравится.
Мы шли по пустынной улице к виднеющимся вдали сопкам, нас обгоняли незнакомые люди в теплой одежде, многие уже в полушубках, несмотря на раннюю осень. Тоня на ходу закурила крепкую сигарету без фильтра.
- Этот Ремез, - неприязненно сказала она, - та еще штучка. На словах-то все 'слава', 'честный труд', 'страна вам будет благодарна', а сам щенят топит, я видела. И улыбка у него гаденькая, хоть он и партиец. Тут, на севере, нравы другие, это тебе не город. Как говорится, тут тебе не тут.
- Ну, бывает, в семье не без урода, - неуверенно кивнул я.
- М-да, только уродов что-то многовато.
- Тебя, должно быть, чем-то обидели? - я успокаивающе взял ее под руку. - Какой-то озлобленный ты человек.
Тоня хмыкнула:
- Будешь тут озлобленным, когда вокруг ни одного человеческого лица, все рыла свиные. Знаешь, муж мой, самый приличный из этого стада, явился как-то домой через три часа после смены. Я спрашиваю: ты что, в канаву по дороге провалился? Где тебя носило в таком маленьком поселке? Да этот поселок за три часа можно десять раз вокруг обойти прогулочным шагом!.. А он мне отвечает: ты, Тонечка, не сердись, но не могу же я все время на личико твое прелестное любоваться, надоедает ведь, Тонечка. Вот и остался с ребятами в карты поиграть, больше-то пойти некуда... И это, Эрик, было мне сказано, когда после свадьбы еще и года не прошло! Да, в кино показывают, как все должно быть, но только ведь не будет, сколько ни изведи пленки! - голос у нее вдруг задрожал.
Мне стало ее жалко, хотя буквально только что я чувствовал глухое раздражение. Ведь несчастный человек, не знает, что есть на свете и нормальные семьи, где муж и жена не хамят друг другу - по крайней мере.
- Тонь, если не секрет, что с ним случилось?
- Да не секрет, - Тоня успокоилась и даже улыбнулась. - Весь поселок в курсе. Случилось то, на что он напрашивался: дружки легкое ему отверткой проткнули, чтобы в 'подкидного' не жульничал.
- Боже мой, ты так легко об этом говоришь!..
- А-а, пустое, - она махнула рукой. - Дурак он был. А могли бы хорошо жить - я старалась. Угождала ему, идиоту... Слушай, Эрик, пойдем ко мне, холодно очень. Я тебя хоть чаем напою.
Ее барак, длинный, на восемнадцать комнат, стоял слегка в стороне от других и был выкрашен, словно в противовес остальным домишкам, веселой зеленой краской. Тоня провела меня в самый конец длинного, заставленного ящиками и детскими колясками коридора и зажгла свет в довольно большой квадратной комнате с полосато-желтыми обоями.
