- Ну, если тебе лечиться...
- Лечиться! - я чуть не засмеялся. - А для чего? Я уже пробовал - лечиться. Если бы не это, была бы у меня сейчас семья, жил бы по-человечески. Сам же все испортил.
Тоня заплакала - я впервые увидел ее слезы:
- Ну и глупо! Это был просто предлог, чтобы тебя бросить, как ты не понимаешь. Не может это мешать семейной жизни, иначе никто бы этим и не занимался!..
- Чего ты добиваешься? - больше всего мне хотелось уйти. - Я не буду пить таблетки. Каким родился - таким и придется жить. Как друг я тебе не нужен?
- Нужен, нужен! - она все не пускала меня. - Прости, я никогда больше не буду тебя упрекать! Эрик, милый мой, ты мне нравишься... я люблю тебя таким, какой ты есть... Не хочешь - ничего не будет, не надо, только давай останемся вместе!
- Любишь? - я будто налетел на стену.
- Люблю! Да - и очень сильно! - Тоня вдруг сделалась маленькой и беззащитной, как котенок, с дрожащими губами и взглядом, полным муки. - Неужели ты сам не замечаешь?
Я взял ее за руки:
- Не знаю. Не задумывался.
- Пойдем сейчас ко мне? Это же не нарушение морали, даже если ты останешься ночевать - ведь мы ничего такого не будем делать!
- Ты это другим скажи, - я засмеялся, чувствуя небывалое облегчение от ее слов.
- Как правило, - заметила Тоня, увлекая меня в сторону своего барака, - дело о нарушении морали заводится по заявлению девушки. Будто сам не знаешь.
В тот вечер я рассказал ей о Яне - и о дворнике в связи с ней. Она слушала молча, внимательно, словно эта информация как-то могла ей помочь. Потом неуверенно протянула руку и погладила меня по голове:
- А правда, Эрик, оставайся. Что тебе в этой гостинице? А я у соседей раскладушку возьму. Утром приготовлю тебе завтрак... Тоскливо одной. Ты же знаешь, что такое одиночество, да?..
Я остался.
* * *
- М-да, одиночество... - пробормотала Мила, отодвигая пустую тарелку. - Я знаю, что это такое. Мерзкая штука. Вроде живешь, на службу ходишь, ребенка растишь, а ощущение такое, будто механизм сломался и вертится вхолостую, без отдачи. Человек ведь - зеркальный, ему надо отражать кого-то, быть тенью, тогда и смысл в жизни появится. Сцепиться надо с кем-то своими шестеренками... Тьфу, прости, это я машинально - насчет шестеренок, а ты уже вздрагиваешь.
В дверь тактично постучали, я подумал - солдат, и крикнул:
- Войдите.
Бочком, словно боясь, что его укусят, в кабинет вошел пожилой мужчина в черном костюме, с красным партийным значком на лацкане строгого пиджака. У него было типичное лицо - тоже 'типаж', как я - только более породистое, в орлиным носом, темными проницательными глазами, под которыми уже наметились мешки, и кустистыми, словно непричесанными бровями вразлет. Он и двигался типично для своего статуса (или класса?) - по-кошачьи плавно, вкрадчиво, тихо ступая худыми ногами в дорогих ботинках. На руке у него, как салфетка у официанта, висело серое пальто - совсем такое же, как у моего покойного 'отца', а из кармана этого пальто, словно рыба, выглядывала каракулевая шапка-'пирожок', новая, совсем не потрепанная. Это был человек из высших сфер, и даже запах, который он принес с собой - книг, дорогого одеколона, хороших сигарет - выдавал его небесное происхождение.
Автоматически, словно он и впрямь явился из каких-то божественных золотых ворот, мы оба встали, и я вытянулся по стойке 'смирно'. Мила улыбнулась, как на экзамене - неуверенно и заискивающе. Чиновник кивнул:
- Вставать было не обязательно. Сидите. У вас позади тяжелая ночь. Я уже в курсе - мне доложили. Вы о чем-то хотели поговорить? - он зыркнул на Милу, и она мгновенно испарилась, я даже не услышал, как закрылась за ней дверь.
- Да, - я стоял, глядя на него и мучительно обдумывая, сказать всю правду или отфильтровать ее, как раньше.
- Ну? - его губы сложились с легчайшее подобие улыбки. - Быть может, вы меня стесняетесь? Я вам помогу. Кое-что мне известно - ну, хотя бы ваша история с Зиманским. Да, да, что вы так смотрите? - на этот раз он улыбнулся по-настоящему. - Он никому не мешает - пусть живет. Представьте на минуту, как ему сейчас страшно: вы не вернулись домой, он один и не знает, что будет с ним через пять минут. Любой нормальный человек с ума сошел бы в такой ситуации, но Зиманский - уже не человек, и ему сумасшествие не грозит.
Я, наконец, чуть-чуть расслабился.
- А теперь - выкладывайте, - чиновник повесил пальто на спинку стула, уселся, закинул ногу на ногу и скрестил на колене тонкие, все в голубых жилках пальцы.
Я тоже сел, ноги совсем не держали. Все тело ныло от усталости, ныл и мозг - от бессонницы и переизбытка информации.
- Их уже задержали? - зачем-то спросил я.
Чиновник весело и удивленно поднял брови:
- Значит, это действительно звонили вы. Дайте-ка сюда эту штуку.
Я полез в карман с мгновенной жалостью (хотел подарить игрушку девочке - когда проснется) и выудил крошечное устройство с антенной. Оно больше не жило, поперек экрана застыла окаменевшая, безнадежная надпись: 'Нет сети'.
- Вот видите, - он мимолетно взглянул на телефон и убрал его в карман пиджака. - Есть вещи, от знания которых нет никакого толка. Зачем вам? Уже завтра вы проснетесь и станете удивляться тому, что случилось. Послезавтра вы засомневаетесь. А через несколько дней, поверьте, уже убедите себя, что все это вам приснилось. Ну, что же вы? Рассказывайте.
Я вздохнул - и начал говорить. В конце концов, я ведь и звал его за этим - чтобы облегчить душу и избежать наказания, выставив себя героем. Да-да, вот такие мелкие, эгоистичные мотивы.
Я рассказал о краже - он сдвинул свои удивительные взлохмаченные брови. Сцена у дознавателя заставила его настороженно, как рысь, повести ушами. История с туалетом слегка рассмешила - он хмыкнул, поудобнее устраиваясь на жестком казенном стуле. Я описал двух чиновников из кафе, он кивнул, узнавая. Человек с портфелем вызвал у него удивленную улыбку. А уж медсестра Белла - откровенно развеселила.
Я все говорил, говорил, начал даже показывать картинки в лицах - меня, как говорится, понесло. Чиновник оказался благодарным слушателем, он ни разу не перебил, лишь комментировал гримасками услышанное, и камень, лежавший столько часов у меня на душе, начал - потихоньку, буквально по миллиметру - с нее сползать. Я почти поверил в избавление - ведь этот человек мне сочувствовал! Но - стоило мне закончить - его лицо вновь сделалось строгим и запертым, как глухие металлические ворота.
- М-да, - задумчиво сказал он. - Чрезвычайно интересно. Особенно то, что вы рассказали о кафе. Но - должен вас расстроить - эта информация теперь тоже бесполезна. Я благодарен вам хотя бы за честность, но не вижу смысла раздувать из этого дело. Вышло так, что преступники наказаны как бы сами по себе - все, кроме вас, Эрик.
Я вздрогнул и согнулся под его взглядом, обхватив себя руками. Он с минуту изучал меня, и лицо его играло, как поле на ветру. Порыв - и обнажается белесая сердцевинка травы, видна мгновение, и снова - темно-зеленые волны. Затем порыв в другую сторону, и опять обманчивый белый след на зелени, который тут же исчезнет, стоит ветру стихнуть. Я не знал, что он скажет, и страх во мне рос, заполняя внутри все пустоты, как поднимающееся на дрожжах тесто. Мне казалось: сейчас закричу, забьюсь в безобразной истерике, если он немедленно меня не успокоит. Но секунды шли, я не шевелился, а он, забавляясь, не спешил мне на помощь.
Наконец, я не выдержал и выговорил по слогам, выплевывая каждый из них, как кирпич:
- Ме-ня по-са-дят?
