Чиновник засмеялся:
- Ну, почему же сразу - посадят? Что вы, как маленький. Потерпевший отказался от своих претензий - а у нас, как вы знаете, в этом случае уголовное дело сдается в архив. Настоящего бандита мы нашли - шило осталось на рельсах, вы говорите? С него снимут отпечатки пальцев, а Чемерина заставят сказать правду. Это все детали. Меня интересует другое - ваше душевное состояние. Сами же говорите - вас раскодировали.
- Это не я - это Трубин сказал.
- Неважно, - отмахнулся чиновник. - Нужно восстановить код. Я думаю, комиссия со мной согласится: уголовным преступником вы считаться не можете. Вас надо просто подлечить и вернуть обществу, как образцового...
- Но как же? - я почувствовал и облегчение, и новый страх. - Ведь Мила мне сказала, что при снятии кода многие пациенты превращаются... в растения.
- Мила ваша не понимает, что говорит, - он неожиданно поднялся с места. - Я отдам распоряжение главному врачу, можете отдыхать. И - спасибо, - передо мной оказалась его рука, протянутая для пожатия, твердая и властная, как рука монумента. Я осторожно взял ее и подержал: холодная. Мраморно-холодная ладонь.
- Мне пора, - чиновник деловито взял свое пальто и кивнул.
- Простите! - я не знал, как его зовут, и вынужден был обращаться безлико, словно к продавцу в магазине. - Один вопрос! Вы-то сами как считаете, кто мы на самом деле? Это важно: ответьте. Я уже три правды знаю, должна же быть и еще какая-то, последняя, потому что эти три...
- Вас не убеждают? - он улыбнулся сухой прохладной улыбкой. - Зачем, Эрик? Когда вас снова закодируют, правда останется всего одна - главная. А остальные - промежуточные - вы в любом случае узнаете. Все их узнают, когда остаются совсем голыми, с чистым нетронутым мозгом... Хотите, процедуру проведет эта славная женщина? Мила?
Я тупо кивнул. Он снова пожал мне руку и удалился - в какие-то недосягаемые для меня сияющие сферы. Я остался один и сидел, сжав руками голову - и в ней творилось Бог знает что. Куски воспоминаний, картины прошлого, чьи-то слова, лица, пустые зимние улицы, фонари, небо, острые звезды - все кружилось вокруг меня, ускоряясь. Мелькнул усталый, постаревший Трубин, Полина улыбнулась откуда-то детской улыбкой с ямочками на щеках, юная Хиля прошла танцующей походкой с Лаской на руках, Зиманский иронично сдвинул на лоб свои тяжелые учительские очки. Потом я увидел окно родильного дома, и в нем - мою мать, глядящую ласковыми глазами в серость февральского дня, в тупики улиц, в снежную пелену. Сквозь решетку Санитарного поселка сверкнули глаза Глеба. И - наконец, как избавление от мучений - над зубастыми от труб крышами взвился в синее небо непредставимый огненный шар, похожий на странное жидкое солнце, растекающееся по воздуху и заполняющее все - каждую крохотную щель.
Я застонал. Вошла Мила в чистом халате, с чистым выражением глаз, весело взмахнула рукой, словно дирижируя маленьким оркестром, и сказала мне:
- Это будет недолго, Эрик.
* * *
Случаются на севере дни, похожие на глухую бетонную стену - такие же двухмерные, без малейшего просвета, без эха, без перспективы. Именно в такой день старший регистратор районного Семейного отдела оттиснул маленькие штампики в наших социальных карточках, моей и Тониной, и пожелал нам семейного счастья.
На улице, сплошь заваленной снегом, так, что от проезжей части осталась лишь узкая, проторенная машинами колея, нас сфотографировали на фоне низких голубых елочек и со смехом и гиканьем посадили в кабину заводского грузовика, украшенного алыми бантами. Остальные - по большей части незнакомые мне девчонки из цеха - забрались в кузов и всю обратную дорогу орали песни, дружно подпрыгивая вместе с машиной на колдобинах.
Тоня сидела тихая, прижавшись ко мне на узком пассажирском месте и глядя на приборную панель. Водитель тоже молчал, лишь изредка шепотом ругая заедающие 'дворники'.
- Ну, что? - я посмотрел на Тонину макушку в белом веночке. - Как настроение?
- Ничего, - она подняла задумчивые глаза. - Ты уверен, что это было необходимо, Эрик?
- Опять? Мы все обсудили, я объяснил тебе свои принципы... Что тебя не устраивает? Кто-то недавно говорил, что меня любит. Отказываешься от своих слов?
Тоня покачала головой:
- Не-а. Но я себя чувствую, как будто... как будто вижу все это в кино.
- Почему? То есть, я хочу сказать, в хорошем смысле или в плохом?
- В смысле, что все это не по-настоящему.
Я достал из кармана свою социальную карточку, открыл на странице 'Состав семьи' и протянул своей жене:
- Читай. Черным по белому.
- Да мало ли что тут написано! - она досадливо отмахнулась. - Это все равно как-то не так должно происходить... не с таким настроением...
Я вспомнил свою свадьбу с Хилей и счастье, переполнявшее меня в тот незабываемый день, но тут же поймал себя на мысли, что в одну реку нельзя войти дважды, и сказал:
- А у нас все будет хорошо.
- М-да? - Тоня почесала под венком голову. - Ты даже не сказал, любишь ли меня.
- Может, в другой обстановке это выясним? - я покосился на водителя и обнял ее за плечи.
- Да как хочешь.
В поселке надрывались собаки, над дверью нашего барака развевался на ветру чистый, недавно выглаженный красный флаг. Заводской оркестр при виде грузовика заиграл чуть фальшиво какой-то торжественный марш, на улицу высыпала стайка Тониных подруг с гвоздиками в руках.
- Вот видишь, - я кивнул в окно. - У нас с тобой праздник.
В комнате уже накрыли стол и развесили бумажные гирлянды, там царила какая-то особенная радостная суета.
- Что это будет? - я невольно забился в угол, наблюдая, как совершенно незнакомые мне люди целуют мою жену в щеки.
- Что, что! Пьянка будет! - раскрасневшаяся, довольная, она уже позабыла о своем недавнем настроении.
- А Ремез тут зачем? - я разглядел у окна знакомую сверкающую лысину.
- Как же без Ремеза! - Тоня развела руками, весело уворачиваясь от какого-то розовощекого парня в нескладно сидящем костюме. - Он у нас везде и всегда!
- Ты на меня не злись! - Ремез уже добрался до меня и заключил в мощные объятия. - Я тогда глупость сказал! Довел ты меня своей вежливостью. Теперь вижу - был неправ! И прошу прощения!
- Ничего страшного, - я вынужденно улыбнулся.
- Второй брак, молодчина! - он отпустил меня и с силой хлопнул по плечу. - Вот это я понимаю!..
- Обязательно кричать, что этот брак - второй? - прошипела Тоня, пихая его в бок. - Вести себя не умеешь.
- Да ладно! - Ремез беззлобно скорчил ей рожу. - У тебя тоже второй, так что счет у вас - 'один-один'! - он загоготал.
- Мы вообще-то не в футбол играем, - Тоня демонстративно взяла меня под руку. - Пойдем, Эрик, я тебя сейчас со всеми познакомлю.
Сейчас я почти не помню тот день. Действительно, была грандиозная пьянка, но я сидел среди всеобщего веселья трезвый и совсем одинокий, будто и не было никого вокруг. Нет, я не жалел о сделанном и надеялся на лучшее, но все же что-то горькое (а все и кричали нам - 'Горько!') шевелилось в душе, задевая все царапины, которые в ней накопились, и причиняя боль. Ничего, оказывается, не зажило. Даже любовь - и та была жива, погребенная под слоем новых впечатлений и знакомств. И Ласка одиноко мяукал где-то в самом глубоком слое сознания. Самое странное - Зиманский вдруг поднял голову в лабиринте моей памяти и ласково погрозил оттуда пальцем: 'Смотри, братишка, не ошибись на этот раз!'. Вся жизнь, которой я жил до этого и которую потерял, смотрела на меня сотней блестящих глаз, укоряя и усмехаясь
