- Тут непонятно... Плюс и минус. Вот здесь.
- Это не то, это громкость.
- А это... я не понимаю, это другой язык! - в голосе моей жены вдруг мелькнуло испуганное отчаяние.
- Латиница, - непонятно ответил Зиманский. - Дай, я сам, - он завозился, нажимая кнопки, и экран вдруг сделался серым. Громко зашуршало, потом раздался треск.
- Ты звук настраиваешь? - спросил я. - Неудобная какая-то настройка. Колесика я не вижу, а кнопки эти что-то очень уж маленькие...
- Эрик, звук тут не главное, - не отрываясь от своего занятия, буркнул Зиманский. - Странно... Я же проверял - он работает. В чем дело?..
Я решил терпеливо ждать финала. Так или иначе, но любая шутка когда-нибудь кончается.
- Хиля, пошевели-ка антенну, - Зиманский вытер о пиджак вспотевшие ладони. - Только аккуратно, чуть-чуть.
Моя жена послушно влезла на подоконник, устроилась на нем на коленях, держась одной рукой за ручку рамы, и немного повернула 'тарелку'. Я обратил внимание, как вдруг потемнело небо - словно сумерки опустились на город.
- Затмение начинается, - задумчиво сказала Хиля, глядя сквозь стекло на улицу. - Народу там!.. Все смотрят. Может, прервемся пока?
- Хорошо, - Зиманский оставил 'телевизор' в покое и повернулся ко мне. - Такое пропускать нельзя, верно? Давай-ка, попробуй встать, я тебе помогу.
Меня заботливо подняли на ноги, закутали в теплый халат и повели к окну, поддерживая с обеих сторон, как тогда, в поселке Ваксино. Я мгновенно озяб, задрожали ноги, но хрупкие руки Хили казались слишком ненадежной подпоркой для моего тела, поэтому я беззастенчиво повис на Зиманском. Он напрягся, но мужественно дотащил меня до подоконника, не пикнув.
Внизу, во дворе и на автомобильной стоянке, уже собралась огромная гудящая толпа. В каждом окне дома напротив тоже торчали людские головы, задранные к небу, где, то ныряя в облака, то снова показываясь, пылало съедаемое луной солнце. Темный кружок успел наползти уже на треть его диска и двигался дальше, но я почти ослеп от одного взгляда и зажмурился. К счастью, тонкий слой облаков служил подобием фильтра, и моментами можно было различить сквозь него, как круглое солнце превращается в серп. Все это сопровождалось гулом и воплями толпы, и я поразился, до чего много людей не заняты никакой работой в дневное, самое горячее время.
- Всеобщий перерыв на час, - ответил на мои мысли Зиманский. - Такое затмение бывает раз в шестьдесят пять лет, сам понимаешь... Эх, стекло бы сейчас! Хиля! Неужели нет?
- Да нет! - с досадой отозвалась моя жена. - Не до стекла мне было, извиняюсь!
Я с теплым чувством посмотрел на нее. Ясно же: в газетах и по радио о затмении сообщили, наверно, за неделю, но она не нашла времени на поиски стекла, потому что лечила меня. Не нашла даже пяти минут, чтобы закоптить стеклышко над керосинкой!
И вдруг...
Сейчас-то мне легко это описывать - сколько лет прошло. Но в тот момент я чуть не закричал от испуга и неожиданности, потому что забытый черный ящик на комоде заговорил с полуслова у нас за спиной, и, повернув голову, я у в и д е л...
Вы не поверите - именно увидел. 'Телевизор' стоял к нам вполоборота, и поначалу я не мог понять, какая именно картинка замелькала на экране - просто там вдруг что-то задвигалось, пошло цветными пятнами. Это было жутковатое ощущение - словно посторонний появился в комнате.
Хиля завопила и отпустила мой локоть. Машинально я схватился за подвернувшуюся спинку стула и сделал полшага к 'телевизору' - этого хватило, чтобы разглядеть изображение. Зиманский подхватил меня, не дав упасть, и усадил на этот стул прямо перед экраном.
Я помню: за окном стремительно темнело. Больше ничего от того момента в памяти не осталось, потому что весь я очутился там - внутри цветной картинки.
Понимаете, там действительно было изображение, очень яркое и просто пугающе реальное: шумный проспект с высокими, под самое небо, домами, каких не бывает на самом деле. Картинка двигалась: по проспекту мчались машины, но не такие, как в жизни, а странные, разноцветные, причудливой формы, и лишь некоторые из них выглядели знакомыми. Проехал трамвай, бело-голубой, просторный, быстрый. Из-за поворота вывернул совсем уж нереальный автобус с черной 'гармошкой' посередине, причем на повороте он согнулся в этой 'гармошке' почти под прямым углом, распрямился, выезжая на проспект, и поехал дальше, как ни в чем не бывало.
Увидел я и людей, мужчину и женщину, которые шли по тротуару и разговаривали. На фоне пестрой, какой-то маскарадной толпы, видимой словно сквозь мутное стекло, эти двое выглядели наиболее четко, можно было разглядеть даже выражение лиц. Меня потрясла их одежда: на мужчине были синие, заметно потрепанные штаны вроде шоферских брюк, только более узкие, и ярко-желтая нательная фуфайка с очень похожим изображением лошади на груди - можно было подумать даже, что это не рисунок, а фотография. Никогда прежде я не думал, что человек может разгуливать по людной улице в таком странном виде. При взгляде же на женщину мое изумление достигло пика: она была в ночной рубашке! Подобную вещь я видел как-то у мамы: нечто коротенькое, сшитое из черного шелка и украшенное кружевами. В спальне - очень уместно, я даже Хиле собирался такую купить. Но на улице?..
Она говорили друг с другом, и - странно! - их голоса заглушали шум транспорта, а ведь так быть не может!
- ...спрашивал меня о тебе, - буднично рассказывала женщина, помахивая на ходу крохотной сумочкой. - Я сказала, что ты больше не приедешь: незачем его травмировать.
- А если я хочу его видеть? - напористо и даже агрессивно ответил мужчина. - Почему ты все решаешь за меня? Почему ты всегда решаешь за меня?!
Я не успел понять, о чем они говорят: картинка вдруг, без всякого перехода, сменилась, и на экране возникла веселая толпа молодых людей, резвящаяся на освещенной солнцем зимней поляне. Почти все были в шубах, красиво развевающихся на ветру, девушки не надели шапок, и распущенные их волосы казались продолжением одежды - такие они были длинные и пушистые. Молодежь хохотала и водила хороводы. 'Ди Саронно Амаретто, - произнес мужской голос за кадром, и на фоне радостных танцующих людей появилась пузатая бутылка, наполненная жидкостью янтарного цвета. - Душа вашей компании!'.
Я хотел повернуться к Зиманскому и спросить, что это значит, но на экране разворачивалось уже другое действо, целиком меня захватившее: пожилой человек поднимается, чуть прихрамывая, по широким ступеням и оказывается в просторном, ярко освещенном зале. Навстречу ему выходит мужчина с внешностью отставного военного (загорелое обветренное лицо, суровые брови, широкие плечи, шрам на щеке) и сердечно протягивает руку. Улыбки. Потом пожилой вынимает из кармана тоненькую пачку денег и отдает ее военному. Строгий, но заботливый голос за кадром: 'Банк ветеранов Афганистана. Мы сохраним и приумножим ваши капиталы!'.
'Ветеранов - чего?' - успел подумать я, но не спросил, чувствуя, что сейчас все опять исчезнет. Так и случилось.
Теперь на экране красиво горела витая золотистая свеча, и в ее неверном колеблющемся свете женщина, чем-то похожая на Розу, семейного инспектора, водила напряженными руками над стеклянным шаром. На секунду она подняла глаза и встретилась со мной взглядом. 'Сестра Ольга, - произнес мелодичный женский голос, и заиграла музыка. - Предсказание судьбы, определение и снятие сглаза и порчи, восстановление семей, помощь в бизнесе, лечение алкоголизма, в том числе по фотографии. Потомственная гадалка, кавалер Ордена Белой магии, приглашает Вас посетить свой салон по адресу...'.
Я, наконец, оторвался от изображения и обернулся. Хиля глядела на экран с изумленно-дурашливым выражением на лице, Зиманский же был очень серьезен, почти трагичен, и выглядел от того смешно.
- Как ты это сделал? - поинтересовался я. - Маленький кинопроектор?
- Ты что! - Зиманский засмеялся. - Это... не внутри ящика. Мы смотрим передачу из другого места.
