непринужденный – поднятые брови, удивленный взгляд,
своенравный поворот головы, изящный наклон.
Порой казалось, что он живет, как привидение или как
небожитель – не касаясь земли. Всегда чуть-чуть НАД. Но в этой
надземности прослеживался след боли, было что-то от тех, кто
приучился ходить босиком по раскаленным углям или битому
стеклу. И на всем - едва уловимый налет искупительного,
жертвенного всепрощения, всепонимания, как драгоценная
патина на археологической редкости. Некоторые детали сложной
биографии, которые я успела узнать, вполне, на мой взгляд, это
объясняли. Хотя, по большому счету, я не чувствовала
необходимости знать еще что-то – мне хватало того, что было
передо мной.
Видя такое редкостное и, по всем признакам, инопланетное
существо, делающее искренние попытки выглядеть простым
земным человеком, я изнывала от сознания эфемерности,
ненадежности его присутствия здесь, так близко, рядом с нами.
Попрощавшись и выйдя на улицу, я каждый раз чувствовала себя
разбитой и опустошенной. Часто в слезах, я едва волочила ноги,
как будто все жизненные силы остались за закрывшейся дверью.
Наши встречи, по существу, были очень редкими – считанные
разы. Частота моих визитов определялась состоянием здоровья
Александра Лазаревича. Честно говоря, не думаю, что была бы
способна выдержать более интенсивное общение – такого
невероятного напряжения оно мне стоило.
* * *
Однажды я принесла слайды своих картин. Среди них был
портрет Д. Шостаковича («Лики Шостаковича», 1986).
Поговорили о портрете, а затем переключились на самого
Дмитрия Дмитриевича. Александр Лазаревич вспомнил
незначительный эпизод, случившийся в Доме композиторов в
Москве. Шостакович уже был болен, врачи потребовали, чтобы
он отказался от курения, это давалось ему непросто, и Ирина
Антоновна, сопровождавшая его повсюду, следила за тем, чтобы
предписание не было нарушено.
Александр Лазаревич сказал, что как раз курил, стоя на
лестничной площадке, когда к нему подошел Шостакович и
торопливо, оглядываясь, попросил дать затянуться. Из этого
ничего не вышло – Ирина Антоновна успела вовремя.
Александр Лазаревич давно и сам не курил, конечно. Кофе тоже
был под строгим запретом. Когда он услышал, что у меня те же
вкусы, что были прежде у него, он настоял на том, чтобы
собственноручно приготовить мне порцию кофе в блестящем
кофейнике, когда-то специально привезенном для него из-за
границы. Он сказал, что обязательно должен приготовить кофе
сам, это отчасти заменит ему удовольствие от напитка, который
был ему теперь недоступен.
* * *
