Он старался следить за тем, что происходит без него в
музыкальном, композиторском мире. К этому времени я уже
определила круг своих музыкальных контактов в Москве и
бывала неплохо осведомлена о некоторых событиях,
представлявших интерес. Среди знакомых появились
исполнители, композиторы, скрипичные мастера. Я старалась как
можно чаще пользоваться возможностью присутствовать на
концертах и репетициях Квартета им. Бородина, тогда же
прослушала несколько концертов композиторского фестиваля
«Московская осень» и впервые попала на «Декабрьские вечера» в
Пушкинский музей.
Действительно, с Александром Лазаревичем мы больше всего
говорили о музыке. Он очень внимательно выслушивал мои
подробные отчеты, интересовался деталями, реагировал
неожиданно темпераментно, иногда болезненно остро. Как-то я
застала его слушающим по радио трансляцию одного из
фестивальных концертов. Исполнялось сочинение А. Шнитке. Я
впервые увидела Александра Лазаревича в состоянии крайнего
раздражения и досады. Не помню, что именно его задело, но что-
то в этой музыке оскорбляло его, в нем вдруг проснулась гордая
агрессивность, сознание своего права на категоричность оценки.
* * *
Между тем, дождавшись, когда он немного окреп, мы устроили
наш единственный портретный сеанс. Нужен был хотя бы
минимальный материал, сделанный с натуры, а сам портрет я
собиралась писать там, где временно остановилась.
Александр Лазаревич немножко нервничал. Он сомневался, что
правильно одет и хорошо причесан. На нем была рубашка, а
сверху теплая шерстяная кофта. Отросшие пряди легких белых
волос колыхались вокруг головы, словно тонкие перья. Я
заверила, что все прекрасно. Он был таким, каким мог быть
только он - это все, что было нужно.
Сеанс проходил в его комнате. Я усадила его на середину, против
окна. Мы почти не разговаривали. Постепенно он перестал
смущаться и почувствовал себя свободнее. Позировал он
добросовестно, стараясь не двигаться, хотя я разрешила и
шевелиться, и даже говорить. Он сидел тихо, чуть покачиваясь,
иногда улыбка - задумчивая, печальная – появлялась на его лице.
Вообще-то меня, как художника, давно интересуют
исключительно музыканты, причем музыканты в действии – во
ВЗАИМОдействии с инструментом. Обязательность присутствия
в картине музыкальных атрибутов не просто указывает на
профессиональную принадлежность, но задает особое смысловое
направление, многослойность содержания. Музыкант с
инструментом сам превращается в инструмент.
Здесь все обстояло иначе. Человеческая, композиторская природа
Александра Лазаревича, виртуозно отточенная работой сознания
и органично проявленная во вне, обладала такой
самодостаточной музыкальной выразительностью, что любое
