— Вы не согласны с тем, что Шостакович гениален? — приподнял он удивленно бровь.
— А с чего вы взяли, что мне должно непременно нравится то, что считается гениальным? — усмехнулась я. — Это совершенно не обязательно. Может быть, я просто «другое дерево». Может, у меня дурной вкус. Я люблю простоту и ясность, гармонию и грусть. Но когда сознательно пытаются надавить на мою психику — увольте! Позвольте мне быть несогласной с обществом хотя бы в чем-то!
— Вы… не любите общества?
Он сейчас смотрел на меня сквозь полуприкрытые веки с каким-то странным, непонятным мне чувством. Если бы я была наивной дурочкой, я бы назвала это «симпатией». Но ждать этакого от Жабы!
— Да что вы, что вы! — махнула я рукой. — Я люблю его, как любят детей. Но это не значит, что я должна соглашаться со всеми постулатами общественного мнения, поскольку, как заметил Оскар Уайльд, с какой же радости? Ведь большинство нашего общества, простите, не очень-то и развито в интеллектуальном плане, так почему я должна доверять его мнению?
— Я вас не понял…
— Да что ж тут понимать, — сердито мотнула я головой. — Человек — существо загадочное. Иногда по общественным меркам он вполне приличен, у него имидж, соответствующий общественному мерилу благопристойности. А гадости втайне он творит — мама миа! У маркиза де Сада кровь похолодеет в жилах! А другой — напротив, отброс этого самого «общества», грехов — куча, и вдруг именно этот человек спасает ребенка! Почему, спросите вы? Да просто господь бог так рассудил. И нет господу богу никакого дела до этого вашего «общественного мнения», а значит, и мне до этого дела нет!
Он тихо засмеялся, запрокинув голову.
— Вы или талантливая врушка, или… Самая смешная и странная девчонка на свете.
Последнее он проговорил тихо. Глядя на меня глазами, которые вдруг обрели серьезность. И еще какое-то чувство, которому я не решалась поверить.
Похожее на нежность.
Хотя, может быть, этот тип всегда испытывает нежность к собственным жертвам? «Ты мне нравишься», — сказал людоед своей жертве, вытирая крокодиловы слезы перед тем, как сожрать несчастную.
— Так почему вы не хотите сейчас слышать Баха?
— Я его очень люблю, — призналась я. — И слушать его в таких мерзопакостных условиях…
Я осеклась.
— И в такой мерзопакостной компании, — усмехаясь, договорил он с неожиданной ноткой грусти. — Вы не хотите. Но я не могу вас отпустить, милая моя «псевдо-Этель». Не такой уж я и дурак, как видите… Ваше знание французского поразительно, но все же вы не Этель. Это я почувствовал почти с самого начала. Этель хорошая девушка, но… Я бы не смог ее…
Он не договорил, закашлялся и встал с кресла, подойдя к окну.
Будь я чуточку самоувереннее, я бы закончила фразу так: «Я не смог бы ее полюбить». Собственно, он, может быть, это и хотел сказать, но я весьма скромного мнения о своих женских достоинствах. И все- таки…
— Так вот, отпустить вас я не могу, потому что вам угрожает опасность, и вам придется немного побыть тут, пока я эту опасность не ликвидирую.
— И от кого же она исходит? — скептически улыбнулась я.
— Вы мне не поверите, — передернул он плечами. — Иллюзии управляют вашим сознанием… Впрочем, я хотел бы разобраться, почему он этого хочет.
— Я и сама могла бы, — скромно напомнила я. — Если бы вы меня выпустили.
— Вы бы не сделали и трех шагов, — отрезал он. — И разбираться было бы некому. Нет уж, предоставьте это мне.
Он подошел ко мне и нежно дотронулся до моей щеки.
— Оставляю вас с Бахом наедине. Надеюсь, без моей мерзопакостной компании он доставит вам истинное наслаждение.
С этими словами он развернулся и быстро вышел из комнаты.
— Боровицкий! Ты куда?
Игорь отмахнулся. Ему сейчас было не до этого.
— Бо-ро-виц-кий!
Он остановился.
Мечников спокойно смотрел на него.
— Тебе не кажется, что проще взять отряд? — поинтересовался он.
— Нет, — отрезал Игорь. — Там девушка. Сколько у нас было проколов с этими омоновцами? Мы брали преступника, но не обходилось без жертв! Там девушка, Мечников, и я не хочу потом отвечать за ее жизнь!
— А один ты, надо думать, обойдешься без жертв?
— Я хитрый, — усмехнулся Игорь. — Не забывай этого. И к тому же Жаба — мой. Я хочу, чтобы он остался живым и сидел! Сидел, ты понимаешь? Смерть была бы слишком легкой расплатой за все, что это дерьмо натворило в своей вонючей жизни! А твои омоновцы…
Он презрительно отмахнулся.
— Возьми хотя бы Марго…
— Ни-ко-г-да! — отрезал Игорь, быстро исчезая.
— Я тебя уволю! — раздалось ему вслед.
— Да ради бога, — пробормотал Игорь, быстро сбегая вниз. — После Жабы хоть убивайте!
Он не видел, как Мечников сразу после его ухода сделал знак Маргарите, и та, быстро одевшись, выскользнула вслед за Игорем.
Лена стояла, прислонившись к косяку. Казалось, что у нее иссякли все силы.
— Что…
— Вашу Сашу хотят убить, — проговорила она, глядя в глаза Ларикова. Она не замечала сейчас никого — ни женщину, вытаращившуюся на нее в испуге, ни появившихся на пороге Пенса и Этти Мальпер. Только Ларикова.
— Где она?
Сердце у Ларчика вдруг забилось с такой силой и быстротой, что на одно мгновение ему показалось — оно сейчас выскочит из груди.
Сашка. Сашку хотят убить…
— Она узнала что-то о картинах. Они хотят избавиться от нее с помощью этого… Жабы.
— Где она?
— Я не знаю. Ее уже нет у Мальпера. О господи! Я понятия не имею, где они ее спрятали!
— На даче, — подала голос Галина. — Они собирались спрятать девушку у нас на даче. Только девушка-то — вот она стоит.
Она показала на Этель.
— Где ваша дача? — прорычал Лариков.
— В Ливановке, — пояснила Галина. — Я вас отвезу.
Лариков вскочил.
— Тогда быстрее…
— Я с тобой! — метнулся Пенс.
Они спустились вниз, к «Вольво» красного цвета.
— Быстрее собирайся!
Жаба возник на пороге, и по его виду я поняла — что-то там не складывается. Во всяком случае, он где-то по дороге избавился от вежливости.
Ну и ладно, он перешел на «ты», и я перейду на «ты»!
