всяком случае, Лео я подозревала меньше всего.
Да и многое осталось тайной.
Например, почему Лео убивал своих «соратников»?
— Наверное, — предположила Лена, — он не хотел делиться с ними прибылью?
— Нет, для Лео это банально… — поморщилась я.
И остановилась на половине фразы.
Я же сама говорила Жабе, что люди часто совсем не таковы, какими хотят казаться! И Лео, может быть, именно он банален до тошноты?
Пока наш Лео молчит — но следствие идет, и, как говорится, именно оно все покажет.
Я надеюсь, что когда-нибудь и Лео, и Мальперу объяснят одну простую вещь.
Есть вещи, которые не могут принадлежать одному человеку. Потому что созданы они для всех. Чтобы мы, глядя на картины Лушина, не стали такими вот пошлыми обывателями, как Лео и господин Мальпер.
Господи, как только я вспомню, на что он тратил деньги, вырученные от продажи первых картин, мне хочется закричать! Ведь именно на эти самые баксы он выкупал малолеток…
Ладно, Сашка! Сегодня день и так был «потрясным» в буквальном смысле слова. Слишком горько и грустно об этом думать!
Мы прощались с Этти.
— Можно, я заплачу тебе вместо отца? — спросила она меня.
Я задумалась.
Мы сидели с ней в тот последний вечер в доме Мальперов, и я посмотрела на свой портрет.
— Заплати, — согласилась я. — Только я не хочу денег.
Она недоуменно вскинула брови.
— А…
— Подари мне этот портрет, — попросила я. — Пожалуйста.
Она поняла и рассмеялась. Сняв картину со стены, смахнула с нее пыль и протянула мне.
— Это — единственное, что мне принадлежит, — сказала она. — Поэтому возьми.
— Кстати, — спросила я. — Как тебе понравилась русская зима?
— Смертельная, — развела руками Этти. — Она слишком многое изменила в моей жизни. И я пока не знаю, как мне к этому относиться!
Вот и вся история.
Картина теперь висит у меня в комнате. Я смотрю на нее и вспоминаю тот осенний парк. Когда еще были живы папа и странный художник, ставший впоследствии национальным достоянием. Светка открывает его выставку — наконец-то!
Иногда я хожу на наше Новое кладбище. Одна могила там вся заполнена цветами. «Андрей Лушин» — написано на гранитной плите, и судя по возрасту, он был совсем молодым, а мне тогда казался таким взрослым!
А если пройти вглубь…
Туда, похоже, прихожу только я. Цветов там почти нет — только мои.
Наверное, это справедливо — ведь я единственный человек, которому Жаба попытался сделать добро.
«Смерти нет — это всем известно, повторять это стало пресно».
Почему-то именно эти строчки приходят мне на ум, когда я возвращаюсь с кладбища.
В такие дни я прихожу домой, запираюсь в комнате, включаю Баха и начинаю плакать.
Потому что, хотя смерти и нет, я больше никогда не увижу некоторых людей, а — жаль!
Даже Жабу.
