— Вы правда хотите сказку? — растерянно спросила тетя Валя.
— Правда, правда! — предвкушающе заорали все.
— Эх, ну ладно, что с вами делать, — сдалась тетя Валя. — Будет вам сказка.
— Ура! — закричало общество.
Посреди ликующей толпы Алеша гордо объяснял:
— Это я ее привез!
— Молоток! — бил его по плечу рядовой Гриценко.
— Молодец! — сказала Галя и чмокнула Алешу в щеку.
— Э, я тоже ее привез! — возмутился Дэн.
— Молодец! — сказала Галя и ему, но в щеку не чмокнула. Все утро Дэн ходил обиженный. Зато Гриценко потом целый день бил его по правому плечу, так, что вечером оно стало существенно ниже левого.
Шофер же Коля ничего не знал и молча вел свой грузовик в кильватере бронеаэродрома.
Маленький радист предчувствовал, что его не дождутся, и потому подслушивал под дверью. В штаб он, ясное дело, ничего не передал.
— Только я плохо помню… И могу все перепутать. И… ресурс у меня скоро заканчивается…
— Ничего! Ничего! Рассказывай! — кричали все.
— Ну ладно, — сказала бабушка, и радист услышал, как она заговорила совсем другим голосом. — Называется сказка[1] — Лал-Матха. Говорят, что жил в одном городе купец…
10. Лал-Матха
Говорят, что жил в одном городе купец. И была у него дочь — солнце на небесном своде красоты, месяц на небесном склоне изящества. Девушка эта содержала в себе все сокровища совершенств юности, ибо не вошла еще в свою опасную пору. Все — и родственники, и друзья — называли ее Лал-Матха, потому что она всегда носила на голове красную шапочку.
И еще была у купца молодая рабыня, лицо которой напоминало щит солнца, а нос походил на меч месяца, ресницы — как стрелы, и брови, изогнутые подобно луку. Сама эта рабыня, с душой испорченной и гнилой, как прошлогодняя слива, завидовала дочери купца и ждала только удобной минуты, чтобы ее погубить.
Однажды случилось так, что купцу пришлось уехать по торговым делам в Бенарес, и в это время напала на его мать, живущую за лесом, немочь, овладела ей хворь. Члены ее позеленели, как изумруд, а глаза помутнели, как пруд под дождем.
Поняла тогда рабыня, что настал подходящий час, пробило нужное время. Позвала она дочь купца и говорит:
— Здесь в корзинке лекарство для матери отца твоего, да смилуется над ней Аллах, а также горшок масла и пакоры. Отнеси это все ей, но помни, дорога через лес опасна, нигде не останавливайся и с волком не заговаривай.
Но в бесконечной злобе своей скрыла, как выглядит волк.
Закуталась тут Лал-Матха в шаль решимости, натянула туфли осторожности и пошла. Долго шла она, минуло уж время «раста», близилось время «наусилика».
На одной из полян, тюльпаны которой поникли перед щеками Лал-Матхи, птицы смолкли, услышав ее нежную песнь, а ромашки, застыдившись ее прелести, уткнулись в землю, попался ей волк, страшный как лев. Но Лал-Матха не обладала знанием о внешности волка, и потому страх не охватил ее. Воистину, чего не знаешь, того не боишься!
Волка охватила страсть к локонам Лал-Матхи, вознамерился он запачкать покрывало ее невинности, испить из колодца ее добродетели. Однако волк был столь же осторожен и жаден, сколь и коварен, поэтому, увидев, что Лал-Матха не собирается убегать, решил сначала выведать, что она тут делает.
— Да хранит тебя Аллах, дитя мое! Что делаешь ты совсем одна в этой глуши? Разве пристало женщине ходить одной!
— Я иду к матери отца моего, да продлит Аллах ее дни. Она занемогла, и я несу ей лекарство, — простодушно объяснила Лал-Матха.
— О! — сказал волк, — О! Это чудесно! А скажи, где дорога до дома матери отца твоего? И как попасть в этот дом?
Лал-Матха забыла о рассудительности, запамятовала об осторожности и поведала волку, как пройти к дому матери отца.
На этом они и расстались: Лал-Матха, заслушавшись певчих птиц, пошла по длинной дороге, а хитрый волк, накинув плащ нетерпения, бросился по короткой.
Домчавшись до нужного дома, он потянул за веревочку, открыл дверь и, увидев спящую в качалке жену, проглотил ее!
Тут постучалась ему в голову мысль: если Лал-Матха увидит его в доме матери отца, то, несмотря на всю наивность юности, раскроет цепь обманов его, заглянет в ларец предательства.
Из бездны лукавства извлек тогда волк следующую хитрость: облачился он в женскую шаль, надел очки и лег на кровать, ожидая во всеоружии коварства Лал-Матху.
Она не замедлила, потянула за веревочку и вошла в комнату.
— О, драгоценная Лал-Матха, — пропищал волк, — как хорошо, что ты пришла! Воистину, Аллах не оставил меня своей милостию! Приблизься же, — прибавил он, видя, что девушка замешкалась в нерешительности.
— О, мать отца моего! — в изумлении воскликнула Лал-Матха, — Что с тобой стало! Почему глаза твои велики, как поля сражений, и бездонны, как соленые озера?
— Это чтобы любоваться вышивкой прелести на твоем покрывале красоты, о Лал-Матха! — ответил волк.
— О, мать отца моего! Что же стало с носом твоим? — спросила Лал-Матха, подходя ближе, — Почему подобен он зазубренному ятагану и велик, как футляр ребаба?
— Это чтобы не пропустить ни одного аромата, из источаемых тобой, о Лал-Матха, — отвечал волк, — ни полного запаха мяты, ни тонкого аромата жасмина, ни терпкого благовония мирры!
— О, мать отца моего! Что с твоими ушами? Почему стали они размером с окна во дворце эмира, да правит он вечно?
— Это чтобы могла я, подобно окнам дворца эмира, впитывающим неосторожные слова и сплетни подданных, впитывать каждый звук твоего звонкого голоса, о Лал-Матха!
— О, мать отца моего! А что с твоим ртом? — спросила девушка, подходя к кровати, — Почему он подобен зиндану, ощетинившемуся кинжалами стражи?
— Потому что он будет зинданом для тебя! — вскричал волк, бросился на Лал-Матху и проглотил ее!
В эту минуту в ветвях деревьев высохла сердцевина, роза разорвала одежды свои, жасмин пожелтел лицом, василек окрасил землю кровью лепестков, а у ягод крыжовника остановилось сердце.
Однако в эту же минуту скорби случилось так, что шел мимо дома юный охотник, привыкший разить слонов вместо лис и носорогов вместо зайцев. Он увидел в окно все, что случилось, и в тот же миг пустил стрелу волку в сердце. Потом переломал ему ноги, выколол глаза и распорол живот, освободив невредимыми Лал-Матху и мать отца ее.
Увидев красоту Лал-Матхи, охотник воспылал страстью и посватал ее. Когда же вернулся купец, узнав от верных людей о происшествии, чуть не лишившим его матери и дочери, соединили пери с дивом, связали ифрита с человеком и обженили без проволочек это солнце с той луной.
А завистливую рабыню купец обезглавил, после чего повернул лицо к Аллаху и зажил, как подобает мужчине.
