ситуации, однако не способны заранее и с полной уверенностью сказать, кто именно окажется жертвой аварии (даже мертвецки пьяным водителям иногда удается успешно добраться до дома). Жертвы серьезных аварий обычно умирают сразу же. Их смерти разнесены во времени и пространстве, и мало кто регулярно следит за совокупной статистикой746. Узнав о гибели в ДТП знакомого, мы не предаемся размышлениям о причинах гибели, не даем себе обещаний ездить осторожнее… дело заканчивается выражением соболезнований, надгробными речами и мыслями типа «это может случиться с каждым». Однако на самом деле аварии со смертельным исходом не столь случайны, как кажется.
Психологи давно утверждают, что наши страхи обычно усиливаются из-за влияния факторов испуга и новизны{119}. Так, биотеррористическая атака — новая, пугающая угроза, потому что избежать ее не в наших силах. В автомобилях люди гибнут на протяжении более 100 лет, причем зачастую из-за подконтрольных водителям факторов (иными словами, здесь нет ничего нового). Мы склонны считать менее рискованными вещи (такие как автомобили), обеспечивающие наш личный комфорт. При этом мы пугаемся, например, атомной энергии{120}, так как не чувствуем, в чем заключается ее польза лично для нас. Мы неправильно оцениваем и риски, связанные с трафиком{121}. Вспомним так называемое дорожное бешенство. Даже в Америке, жители которой так любят оружие, число людей, застреленных на дорогах, оценивается примерно в 10–12 человек в год (что значительно меньше количества погибших от удара молнии){122}. Усталость становится причиной примерно 12% аварий. Так что нам стоит скорее опасаться зевающего водителя, а не заряжающего пистолет{123}.
На наше восприятие опасности влияет, по мнению британского эксперта по рискам Джона Адамса, несколько важных факторов. Добровольно ли мы совершаем то или иное действие? Чувствуем ли, что контролируем ситуацию? В чем заключается наша потенциальная выгода? Некоторые риски добровольны, мы контролируем происходящее (точнее, нам так кажется) и видим, что можем приобрести. «Добровольный и контролируемый риск напоминает мне скалолазание, — говорит Адамс. — Риск — сам по себе награда». Никто не заставляет скалолаза рисковать, и, если он погибает, никто не почувствует тут угрозы для себя (как и в случае чьего-то самоубийства). Другие риски добровольны, но мы не контролируем происходящее (например, когда едем на автобусе через всю страну). Эта ситуация нам не подвластна. Представьте себе: вы сидите на автовокзале и видите, что человек пьет пиво в баре. Потом он садится за руль вашего автобуса. Что вы почувствуете? Думаю, изрядно занервничаете.
Теперь вообразите, что в баре сидите вы сами, а затем садитесь в машину, чтобы отправиться домой. Испытываете ли вы такой же уровень стресса и паники? Скорее всего, нет: вам кажется, что вы контролируете ситуацию и управляете своими рисками. Именно поэтому людям кажется, что у них больше шансов выиграть в лотерею, если они самостоятельно выбирают номера (стоит признаться, что такой метод участия в лотерее забавнее прочих){124}. Мы начинаем нервничать, когда передаем контроль над ситуацией другим. Неудивительно, что мы склонны считать самым значительным риск, не связанный с нашими желаниями, находящийся вне нашего контроля и не сулящий нам никакой награды. «В результате террористических актов в Лондоне 7 июля 2005 года погибло столько же людей, сколько в авариях за неделю, — отмечает Адамс. — После этого события на Трафальгарской площади собралось 10 тысяч человек. Вы вряд ли сможете собрать там такое количество людей для оплакивания всех погибших на дороге за прошедшие 7 дней».
Почему население не возмущается? Вождение — акт добровольный, мы можем его контролировать и понимаем, в чем его плюсы. И именно поэтому мы не можем осознать, насколько опасны автомобили{125}. Проведенное в США исследование показало, что пригородные районы — граничащие с территориями, ставшими частью большого города — гораздо более рискованны для их обитателей, чем центр города (хотя обычно считается наоборот). Почему? Из-за смертельных случаев на дороге. Чем меньше население, тем выше опасность{126}. Если бы мы захотели резко улучшить безопасность на дорогах (то есть полностью избавиться от смертельных случаев), то это было бы несложно. Достаточно лишь ограничить скорость движения до 15 км/ч (как в голландских
Общество склоняется к мысли, что быстрая езда — неотъемлемый атрибут жизни, связанной с большими расстояниями (то, что Адамс называет «гипермобильностью»{130}). Более высокая скорость означает, что время важнее расстояния. Спросите человека о том, далеко ли расположено его место работы от дома, и он, скорее всего, даст вам ответ в минутах. Наши машины спроектированы так, чтобы обеспечить определенный уровень безопасности даже при больших скоростях, но лишь условно — как может быть безопасным то, из-за чего ежегодно гибнут и становятся инвалидами десятки тысяч людей? Мы думаем, что в машине мы неуязвимы, хотя воздушные подушки и ремни безопасности не спасут нас в половине тяжелых аварий{131}. Как указал австралийский исследователь ДТП Майкл Пейн, половина лобовых столкновений автомобилей с пристегнутыми водителями, приводивших к летальному исходу, происходила на скорости 55 км/ч или ниже{132}.
Мы считаем, что мобильность — достойная плата за риск. Наше мышление искажается, как только мы оказываемся за рулем. Мы не только думаем, что наши водительские навыки «выше среднего» («оптимистическое искажение» в действии!), но и уверены в том, что вероятность попасть в аварию для нас ниже, чем для среднего водителя. Ощущение контроля над ситуацией снижает воспринимаемый риск. Все, что нам неподвластно, кажется более рискованным, хотя причиной 90% аварий становится «человеческий фактор», а не поломка автомобиля, проблемы с дорожным покрытием или погодные условия.
В дороге мы решаем, что рискованно, а что безопасно, ориентируясь на собственные несовершенные человеческие расчеты. Мы думаем, что большие грузовики опасны, но, пытаясь отъехать от них подальше, совершаем рискованные маневры. Мы считаем, что круговые перекрестки более опасны, чем обычные, хотя на самом деле это не так. Мы полагаем, что тротуар безопасен для езды на велосипеде, но и это неверно. Мы озабочены тем, чтобы не попасть в аварию в «опасные» выходные, но беспечны во все остальные дни недели. Мы не позволяем детям идти в школу пешком, хотя подвозить их на машине опаснее. Мы пользуемся гарнитурами для мобильных телефонов, чтобы избежать риска при наборе номера, и при этом занимаемся другим рискованным делом — например, говорим по телефону в процессе вождения{133}. Мы аккуратно останавливаемся на красный свет, когда вокруг нас есть другие машины, однако превышаем ограничение скорости в течение всей остальной поездки. Мы покупаем внедорожники, потому что считаем их менее опасными, а затем начинаем лихачить. Мы едем на минимальном расстоянии от впереди идущей машины и оказываемся на грани аварии, слепо веря в то, что у водителя этой машины не будет причин для внезапной и резкой остановки. Современные автомобили безопаснее, чем их предшественники, однако уровень смертности на дорогах небывало высок. Мы знаем все это, однако предпочитаем вести себя так, будто и понятия об этом не имеем.
Эпилог. Уроки вождения
До того как я начал писать эту книгу, я задумывался о проблемах вождения только когда получал
