Как, впрочем, и снайпером. Тем не менее, никакой мысли о том, чтобы передоверить это серьезное дело кому-то еще — тому же Ивану, например — у Бореля Марленовича не возникло ни на секунду. «Не при чем здесь Иван, да и не его, не проводника, это дело…» И в самом деле, в сложившейся ситуации это само собой стало делом начальника экспедиции, личной его заботой, и к пещере он пошел один — с карабином в руках осторожно двинулся вверх по склону, сквозь кустарник, на львиный рев, а когда лев вдруг притих на мгновение, Борель Марленович ясно услышал позади голос Савелия: «А Бармалей-то наш — герооой…»
Начальник экспедиции ухмыльнулся. Кисленько так ухмыльнулся, невесело. Бармалей, значит, герой! Ну-ну… Молодцы, ничего не скажешь. Нашли, значит, себе героя… Сначала втянули в эту дурацкую, нелепую авантюру, навалились скопом, уговорили, уболтали как мальчишку, как какого-нибудь сопливого пацана (Пожааалуйста, Борель Марленович! Ну пожааалуйста! Такой слууучай!), а теперь Бармалей им, видите ли, герой… Охоту мы, видите ли, учинили. На львов. Страсть как нам приключений захотелось. Это, значит, вместо того чтобы, как положено по программе, искать ранние признаки влияния минойской культуры на ахейскую. А мы, значит, не признаки ищем — зачем нам признаки — мы приключения ищем! На свою… голову! А теперь, значит, Бармалей герой!.. Старый ты олух, Марленыч, а не герой. Старый безмозглый осел. Бегай вот теперь как Рэмбо с ружьем по кустам… Льва мы, видите ли, захотели! Пещерного! В живой уголок! Да ему одной жратвы нужно… — тут Борель Марленович очень живо представил себе каждодневный самосвал с «вискасом» перед их школьными воротами. — Ну, ничего! Погодите! Вот вернемся… Вы у меня каждый по реферату напишите! И темку я вам задам, други мои, соответственную. Такую, чтобы вам, значит, жизнь медом не казалась… Что-нибудь, к примеру…
Тему будущего реферата Борель Марленович так и не придумал, потому что заросли как-то сразу кончились и вместо них образовалась залитая солнечным светом пологая каменистая площадка, переходящая на дальнем своем конце в отвесную стену скалы. Из непроглядно-черного разлома в скале, как из репродуктора, беспрестанно бил по ушам оголтелый львиный рев… Эллина возле пещеры Борель Марленович не разглядел — вернее не успел разглядеть, потому что весьма поспешно рухнул за большой, нагретый солнцем валун, заняв таким незамысловатым образом огневую позицию…
Эллина Борель Марленович увидел уже через оптический прицел карабина. Увидел не сразу. Сначала, по малоопытности, долго шарил объективом по неохватной каменной стене, которая в оптическом увеличении растеряла все свои приметные ориентиры и стала совершенно неузнаваемой. Потом округлое пространство прицела целиком заполнило пятно какой-то непроницаемой космической тьмы и Барель Марленович понял, что это вход в пещеру. Он стал аккуратно нащупывать края входа и, нащупав, вдруг очень близко и отчетливо увидел на скале рисунок. На шероховатой плоскости, чем-то бурым, было изображено странное и убогое животное, напоминающее пуделя и павиана одновременно — кто-то из мальчишек явно пытался нарисовать льва, пользуясь йодом из походной аптечки. «И рисовать-то вы не умеете, троглодиты! — в сердцах подумал Борель Марленович и сразу же вынес коллективный приговор: — Ну, значит, будем учиться… С натуры… В дополнение к рефератам…» В этот момент образец наскальной живописи закрыла потная загорелая спина…
Удерживать эллина в объективе прицела было не просто. Тот все время двигался, все время что-то делал: нагибался, приседал, забегал к пещерному входу то с одной стороны, то с другой, замирал на секунду (то ли прислушивался, то ли принюхивался), швырял в темноту пещеры очередной камень, тут же отскакивал на ответной волне львиного рева и, выставив перед собой здоровенную дубину, опять замирал на какое-то время, — застывал чутко-напряженно, сразу становясь похожим на одну из статуй Фидия… Эти короткие скульптурные паузы были, пожалуй, единственными удобными моментами для выстрела, но Борель Марленович все не стрелял. Не хотел стрелять… Ох как не хотел стрелять в человека школьный учитель истории Борель Марленович Сидоров. Пусть даже и усыпляющими зарядами. Он, школьный учитель, искренне надеялся, что, может быть, стрелять ему не придется вовсе. Ждал, что вот напрыгается себе человек, наскачется вдоволь горным козлом, да и успокоится, устанет, выдохнется, убедится в полной тщете своих героических усилий (Да просто ждать ему, в конце-концов, надоест!), глядишь, и уйдет восвояси — туда, откуда пришел… Ведь лев-то к нему все равно не выйдет! И сам он в эту пещеру тоже не полезет… Нет, не полезет… Последним глупцом, безмозглым самоубийцей, нужно быть, чтобы самому сунуться в логово пещерного льва с одной лишь деревянной палкой в руках. Ну, не дурак же он, в самом-то деле!..
Словно в ответ на это мысленное восклицание, эллин полез в пещеру. Низко-низко пригнувшись, чуть ли не встав на четвереньки, неугомонный абориген начал очень осторожно и медленно вдвигаться в темноту пещерного входа. Черная тень накрыла его голову и плечи. Время пошло на секунды. Больше ждать было нельзя… Наверное, с военной точки зрения, как мишень, поза эллина была сейчас не самой удачной — зато с медицинской, то что надо. Чувствуя себя не стрелком-диверсантом, а, скорее, врачом — эдаким заботливым медбратом — Борель Марленович успокоился, сделал глубокий вдох и, задержав дыхание, тщательно прицелился. Считая собственный пульс и стараясь чтобы движение пальца совпало с началом удара сердца, он плавно нажал спусковой крючок…
Львиная шкура была огромна. Наброшенная на плечи как плащ она еще почти на четверть волочилась по земле, оставляя на теплой пыли Немейской дороги красноречивый след от когтей задних лап и длинного рыжего хвоста. Кисточка хвоста темным лохматым мячиком подпрыгивала на неровностях, игриво вихлялась и взбивала крошечные пыльные фонтанчики. Идти под шкурой было ужасно жарко и неудобно. Геракл даже не ожидал, что она окажется настолько большой. Он уже в который раз попытался поддернуть ее повыше, как-то подвязать у пояса, приспособить на манер хламиды или гиматия, но получалось только хуже. Колчан неудобно смещался, начинал перекручиваться, сползать из-за спины на живот, лук при каждом шаге надоедливо бил по коленям, а тяжелая дубина все норовила свалиться с крутого плеча, поскольку на крутых плечах Геракла возлежали передние лапы зверя, завязанные узлом на груди. Косматую львиную башку с разверстой пастью Геракл нахлобучил на себя на манер боевого шлема. Шлем получился впечатляюще грозным, но великоватым даже для него. Он болтался на голове Геракла в такт шагам, съезжал по мокрым волосам на лоб, на глаза, мешал смотреть на дорогу, и его клыкастый козырек то и дело приходилось поправлять коротким ударом кулака в шершавый львиный нос… Ко всему прочему Геракл хромал. Правая нога не то что бы болела, но была какой-то деревянной и бесчувственной, совсем неживой. Он припадал на нее, грузно раскачиваясь всем телом под жаркой львиной шкурой, и казалось, что по безлюдной Немейской дороге идет не человек вовсе, а какой-то жуткий, фантастический, хромой оборотень.
Шкуру, конечно, лучше было бы снять. И лучше, и правильнее. Снять, свернуть тюком, перевязать чем-нибудь и спокойно нести за плечами, как носит свою поклажу любой экономящий силы путник — удобно и расчетливо… Любой, но не Геракл. Он не был простым путником. Теперь уже не был. И львиная шкура на нем, шкура гигантского дикого зверя, была не просто охотничьим трофеем. Она была символом. Наглядным и убедительным символом его триумфа. Очевидным для каждого встречного знаком его первой, действительно большой победы. Первой в грядущей череде других побед. В этом он не сомневался. И хотя дорога в Немею была совершенно безлюдна, и некому было восхититься героем, Геракл упрямо шел облаченным в волочащуюся по пыли львиную шкуру, то и дело поправляя и поддергивая ее, беспрестанно зевая, роняя и подхватывая дубину, ковылял, хромая и обливаясь потом, потому что для него это был по настоящему счастливый момент, а огромная шкура, если и была бременем, то это было бремя его, Геракла, славы. Он победил льва!
…Саму битву Геракл помнил плохо. Можно сказать, не помнил совсем… Лев напал сзади, как нападают все кошки. Выломал, должно быть, каменную преграду другого входа и, выбравшись наружу, обошел, подкрался и ударил в бедро острым как бронзовый клинок когтем. Это он помнил… Удар, не столько
