Викторов отрицательно помотал головой:
— Нет. Не признался бы. Он трус, конечно, изрядный, но не дурак. Да и Зелинский не дал бы. Но даже если бы и признался — что толку? На одном признании в наших делах далеко не уедешь. Сегодня признался, завтра отказался. Слова словами. Доказывать надо. Документально. Сначала установим, на какую сумму недостача, а дальше видно будет.
Все это говорил Викторов очень спокойно, отстраненно даже, будто он не оперативный сотрудник, а счетовод. У Сокольникова такое отношение вызывало активный протест, но он помалкивал, пасуя перед старшинством и опытностью Викторова и в общем-то подсознательно признавая его правоту. Но все равно было обидно. Совсем не так он представлял себе борьбу с расхитителями.
Дома, конечно, своего разочарования он показывать не стал. От расспросов матери отделался односложными ответами и многозначительным отмалчиванием. Поужинал и лег спать — с непривычки усталость навалилась. Все же целый день на воздухе да на ногах!
На следующий день опять считали лес, теперь на другом дворе. А потом Сокольников под присмотром Викторова изымал в бухгалтерии документы — толстые переплетенные тома отчетности за три года. По правилам, нужно было нумеровать все страницы — просто адская работа. Хорошо еще, что Викторов привел с собой общественника — народного дружинника с соседнего предприятия, очень старательного очкастого инженера, добросовестно зарабатывавшего отгул. Сокольников с инженером нумеровали страницы и записывали тома в протокол, как научил Викторов.
В бухгалтерии завода под началом главбуха работали еще трое. Одна девушка — серенькая, как мышка, совсем незаметная, — Сокольников даже не запомнил, как ее зовут. Зато другая — Света, настоящая красавица, длинноногая и стройная, — попала в бухгалтерию явно по ошибке. Настоящее ее место было конечно же где-нибудь перед кинокамерой. Света сама это хорошо понимала, поэтому общалась с окружающими лишь в случае крайней необходимости и весьма снисходительно. Сокольникова она совсем не замечала, и оттого он чувствовал невольную симпатию к третьему работнику бухгалтерии — некрасивому парню по имени Сева. Этот Сева был человеком добродушным и общительным, часто улыбался, и лицо его с близко посаженными глазами, тонким ртом и огромным носом скоро стало казаться Сокольникову даже не лишенным приятности. Тем более что сам Сева, судя по всему, комплексами по поводу своей внешности не страдал.
Он тут же сообщил, что окончил финансовый институт и работает на заводе второй год по распределению. В ответ Сокольников незаметно для себя тоже разговорился. Рассказал, что и он — недавний студент, тоже работал в КБ по распределению, а в ОБХСС попал по направлению комсомола. Сева стал допытываться, интересная ли у Сокольникова работа. Тому неудобно было признаваться, что трудится всего третий день. Приходилось отвечать сдержанно, напускать больше туману, — в общем, Сева скоро с уважением отступился.
Совершенно не был похож на расхитителя и главбух — худощавый, жизнерадостный и лысый. Он с веселым шуршанием перекладывал с места на место свои бумажки, порхал пальцами по клавиатуре счетной машинки, а говорил в основном о рыбалке. К тому же Сокольников скоро узнал от Севы, что главбух на заводе работал всего три месяца и вряд ли успел сделаться членом преступной шайки.
С Викторовым они виделись редко. Тот ходил где-то по заводу, приносил новые вороха документов, с кем-то разговаривал и лишь изредка появлялся в бухгалтерии, чтобы подсказать, что должен делать Сокольников и в какой последовательности. И все, что происходило в эти дни, было обыденным и скучным. Если бы Сокольникову вдруг сказали: иди получи зарплату, он, наверное, пошел бы в заводскую кассу потому, что за эти несколько дней привык ощущать себя работником бухгалтерии, в которой проводил весь рабочий день. Он все реже представлял себе сцену ареста с поличным, картину допросов, после которых матерые хищники раскаиваются и просят последнего свидания с мамой. Наверное, всего этого и в природе не было. Тянулась какая-то серая рутина. У Сокольникова даже к Зелинскому стало меняться отношение. Тот довольно часто забегал в бухгалтерию за разными справками, пошучивал с бухгалтером, Севой, Светой и самим Сокольниковым — причем все пристойно, без насмешечек и панибратства. Вполне нормальный дядька. Чем дальше, тем больше ощущал себя Сокольников истуканом, который ни с того ни с сего торчит здесь, мешая людям работать. Это было очень неприятно.
Тут пришел Викторов, сказал:
— Олег, пойдем изымем сторожевую книгу.
Сторож с линзами-очками как раз выпускал с территории машину, груженную досками. Он взял у водителя накладную и поднес вплотную к своим очкам. Подержал немного, вернул и пошел открывать ворота.
— Совсем ничего не видит, — сочувственно сказал Сокольников.
— В том-то и дело, — откликнулся Викторов, имея в виду еще что-то.
Фамилия сторожа была Скоробогатов. Когда Викторов попросил отдать книгу, лицо Скоробогатова сделалось гневным и обиженным.
— Без указания не могу, — заявил он.
— Есть, есть указания, — подтвердил Викторов, — директор лично распорядился.
— Я ничего не знаю.
— Ну, позвоните ему. — Викторов устал и не хотел препираться.
Сторож решительно снял телефонную трубку и внезапно согласился:
— Забирайте. Пожалуйста.
Викторов полистал толстую замусоленную тетрадь.
— Вы сюда все машины записываете?
Некоторое время сторож оскорбленно молчал. Казалось, вопрос так возмутил его, что он и речь потерял.
— А как же иначе? — сказал он наконец. — Как бы вы хотели?
— А груз проверяете?
Прошла, наверное, целая минута, пока Скоробогатов ответил:
— А вы как думаете?
Сегодня Сокольникова не задевал его тон. Сторож изо всех сил старался рассердиться, показать свое презрение, но получалось это у него неловко, даже смешно, как всегда бывает у робких, неуверенных в себе людей. Он пытался придумать слова пообиднее, поязвительнее, да выходило все невпопад. Сторож понимал это и волновался все больше.
— У вас какая группа? — тихо спросил Викторов.
— А это… к делу не относится. Вторая группа у меня. Вам это знать ни к чему! — нервно и отрывисто говорил Скоробогатов.
— Да я просто так спросил. Скажите, не может быть такого, чтобы в накладной было записано одно, а вывезли другое?
— Что другое-то? Компот с вареньем? Я все контролирую. Не может быть! Исключено. Есть еще вопросы?
— Нет, вопросов пока нет. Спасибо вам. — Викторов передал книгу Сокольникову. — Пойдем, Олег.
— Вторая группа инвалидности, — в сердцах сказал Викторов на улице. — Они его специально по всему городу искали, это точно. Какое там варенье — слона вывезти можно, если только под фанеру покрасить!
Оказалось, что главбух наконец закончил свой отчет. Оказалось также, что пиломатериалов и всяческого леса на заводе в наличии было на сорок шесть тысяч рублей меньше, чем по бумагам. Главбуха все это не очень беспокоило — спроса с него нет, но для вида он немного посокрушался, поахал, почмокал губами.
Пришел Зелинский, проглядел отчет и авторитетно заявил:
— Это ошибка. Быть такого не может.
Викторов равнодушно пожал плечами. Зелинский так же уверенно продолжал:
— Я вам скажу, в чем тут ошибка. Во-первых, мы считали очень приблизительно. Я просто не хотел спорить, когда ваш специалист таксировал штабели. Во-первых, в незавершенном производстве наверняка произошла путаница с расценками. Это, к сожалению, дело обычное — мы каждый квартал по десятку
