было узнать.
— Но откуда? С Зелинским она не связана, Азаркины ее предупреждать не стали бы.
— Откуда тебе известно? Ты что, их за руку водил? В общем, не о том сейчас голову нужно ломать. Подводи черту и отпускай ее.
— Как отпускай? — не понял Сокольников. — А обыск?
— Обыск Гайдаленок решил пока не делать.
— Почему?
— Об этом ты лучше у него спроси. Это его право, он ни перед кем отчитываться не обязан.
Сокольников пребывал в растерянности. И по закону, и по ситуации обыск был совершенно необходим. Чего же тут решать? Он так и сказал Трошину.
Тот задумался ненадолго и с улыбкой объяснил:
— Ты же сам говорить, что она заранее готовилась. Какой же тогда смысл в обыске? Все равно ничего не найдем. Может, напротив, целесообразней не торопиться. Пусть успокоится.
— Я бы с ней все-таки еще поработал, — упрямо сказал Сокольников.
— Не нужно. — Тон Трошина был непререкаем. — Заканчивай.
Удивление Сокольникова росло. Он не понимал, почему Трошин так скоро потерял интерес к делу.
— Может, все-таки…
Но Трошину надоело полемизировать.
— Хватит, поговорили, — с досадой сказал он. — Делай, что велят. Расследование ведет Гайдаленок, а не ты.
Сокольников обиделся:
— Пожалуйста. Поступайте, как знаете.
Расписываясь в протоколе, Ольга Аркадьевна держала авторучку, словно ликерную рюмку, — кокетливо отставив мизинчик. Может, потому подпись у нее выходила кругленькая, как зефирина с завитушками.
— Я могу идти?
Последняя улыбка и перестук каблучков. Ушла.
Как ни в чем не бывало Трошин уселся на свое место и принялся разбирать бумаги. Но Сокольников долго молчать сейчас был не способен.
— Ну, чем теперь займемся?
Звучали в его тоне недовольство и открытый вызов. Однако Трошин пропустил этот вызов мимо ушей.
— Теперь? Занимайся своими делами. Что у тебя с заявлением по универмагу?
— Все в порядке. Осталось троих опросить… С Азаркиной-то как дальше?
— Да никак, — равнодушно пожал плечами Трошин. — Наша работа закончилась, дело у следователя.
— И четыре монеты, которые мы так и не нашли?
— Пускай Гайдаленок сам с этим разбирается.
— Ты Костину докладывал? — не отставал Сокольников.
Трошин со стуком положил на стол шариковый карандаш.
— Все, кому положено, обо всем знают, — раздраженно произнес он. — Есть очень ценное правило: не высовывайся, пока не спросят.
— Нет, — упрямо произнес Сокольников.
— Хорошо: есть мнение не перегибать палку.
— Чье мнение? Какую палку? Ты яснее…
— Мнение руководства. А палка… Ты вот что: отстань.
— Костина мнение?
— Считай повыше.
— Начальника РУВДа?
— Какая разница! Руководства, и этим сказано все!
— Даже если это «все» противоречит закону?
Трошин глубоко вздохнул, откинулся на стуле, а ноги вытянул так далеко под стол, что Сокольникову сделались видны светлые каучуковые подошвы его ботинок.
— Слушай, Сокольников, ты прикидываешься, что ли? Я тебе вот что скажу: если собираешься работать дальше, не суетись. Искренний совет. И на этом кончим.
— Мнение это тех, кого она отоваривала, так?
— В ее магазине, — спокойно объяснил Трошин, — заказы получаем не только мы. Исполком и райком тоже. А может, и кто еще повыше. Так что не заносись. Сверху позвонили… ну и так далее… Уймись, лучше будет.
— Хотел бы я знать, откуда большие люди обо всем узнали… Кто позвонил, ты можешь сказать?
— Ты больной, Сокольников? — Трошин раздражался все больше. — Тот, чьи просьбы следует учитывать и выполнять.
— А если нет?
— Тогда сливай воду и ищи работу. Знаешь, Сокольников, ты мне уже надоел. Что за детский сад?!
Он помолчал немного, потом заговорил тоном ниже.
— Думаешь, мне все это нравится? Но нужно быть дипломатом, время такое, не будь дураком. Вообще Ольга — баба неплохая. Я ее знаю давно. Конечно, свой приварок она имеет — а кто его не имеет? Она хоть не рвет, не наглеет. Это я тебе точно говорю. Только в пределах естественной убыли. Ну, случилось с ней. Даже если и взяла она эти монеты себе на зубы — в чем я лично сомневаюсь, они у нее с рекламы, — что же, сразу ее запихивать в тюрьму? Это по-человечески? Другой вопрос: оснований действительно маловато. Откажется Азаркина от своих показаний — и все. Нет проблем.
— С какой стати ей отказываться?
— Откажется, — уверенно сказал Трошин. — Не сомневайся.
Его уверенность неприятно поразила Сокольникова. Не хотелось ему думать о Надежде как о безвольной кукле, которую вертят, как вздумается, люди и обстоятельства.
— Конечно, нужно немного постараться, чтобы отказалась, — многозначительно добавил Трошин. — А что делать! Есть мнение…
— А как же Азаркин? — вспомнил Сокольников. — Есть ведь еще и его показания. И заявление.
— С ним все в порядке. Ольга с ним прекрасно поладила.
Трошин подмигнул и по-особому, со смыслом, усмехнулся.
Сокольников понял его ухмылку по-своему.
— Она! С этим-то алкашом!
— С ним договориться несложно! Пообещала ему сотню, две, а он сейчас сидит у Гайдаленка и вносит необходимые уточнения.
— Какие, например?
— Например, что никаких монет не было. Был только разговор. Да и то — абстрактный. А он-де несколько погорячился и решил, что разговор действительно закончился сделкой. Словом, вариантов много.
— Как все просто, — с горечью сказал Сокольников.
— Несложно, — согласился Трошин. В голосе его появились нотки мягкой снисходительности. — Этому Викторов тебя не учил? Напрасно. Многое в нашей работе состоит из таких вот неуловимых нюансов. Нужно их чувствовать…
Он принялся обстоятельно развивать свою мысль, а Сокольников молча слушал, совершенно подавленный этой странной логикой неписаных законов, которые теперь, стало быть, определяли его жизнь. Он слушал тихо, не возражал, и Трошин, все более входивший в роль мудрого и опытного наставника, воспринял это как знак обращения в новую веру. Истинную…
— Ничего, — ободряюще закончил он, — все это ты постепенно постигнешь. Ты парень неглупый.
