напоминал о косметике. Спокойно принял ее манеру одеваться…
Вячеслав просто наблюдал за ней. Наблюдал, как за диковинной птицей, случайно оказавшейся у него в саду. Неназойливо и с интересом.
Девушка постоянно ловила на себе его вдумчивый взгляд, частенько – бесстрастный, почти всегда спокойный и доброжелательный.
Таисии легко дышалось рядом с Вячеславом. И она постоянно сравнивала его с Бекасовым.
Ругала себя за это. Ненавидела. И сравнивала. На любую мелочь ее сознание реагировало однотипно: а вот Федор Федорович…
Только сравнения оказывались не в пользу Бекасова.
Всегда.
И все же… все же… Таисия не забывала о нем. Правда, за эти секунды, минуты, часы, недели и месяцы она ни разу не назвала его Федей! Только по фамилии и имени–отчеству. Таисия держала данное себе слово.
А когда они встречались – Федор Федорович по–прежнему заглядывал к ней, – держалась корректно и почти не поднимала глаз. Так было легче… сохранять безмятежность.
Таисия редко выходила с Вячеславом вечерами, отговаривалась усталостью после рабочего дня. И в то же время наотрез отказалась перейти в его фирму – и правда, какая разница, где работать экономистом? К тому же Таисия привыкла к коллегам, особенно жаль ей было расставаться с Валерией Степановной.
Несколько раз они с Вячеславом ездили в театры. Дважды – за город на шашлыки. Иногда гуляли в сквере.
Вот уж от кого Таисия была без ума, так это от Суслика – потрясающе милый пес! Внешне грозный и даже страшноватый, на деле – ласковый, как дитя. И редкостный лакомка.
Криволапый горбоносый Суслик отвечал Таисии взаимностью. У нее обязательно в карманах лежало что–нибудь вкусненькое для него, Суслик мгновенно это усвоил.
К тому же у Таисии были волшебные руки. Хозяин не умел так нежно гладить его по голове, по брюшку или чесать за ухом.
Как ни странно, Вячеслав еще не видел ее квартиру, а Таисия упорно отказывалась зайти к нему на чашку чая или кофе. Хотя не сомневалась ни секунды в его порядочности. Просто… не хотела спешить.
Морозов не настаивал. Он опасался спугнуть эту необычную девушку неосторожным движением, вопросом и даже взглядом. Радовался самому факту ее появления в своей жизни и не желал торопить события.
Ему впервые нравилось в человеке все. И обманчиво неяркая внешность, и манеры, и внутренний мир – ни на что не похожий, мучительно заманчивый…
Вячеслава не раздражали рассеянность Таисии, ее внезапная задумчивость, ответы невпопад и оторванность от реальной жизни.
Он спокойно принял ее заботу о маленьких беспризорниках и наивные рассуждения – опять баба Поля! – что непременно нужно делиться с ближними. Стыдно не замечать голодных детей, а самой есть досыта; стыдно иметь забитый одеждой шкаф, когда кто–то рядом ходит полуголым…
И ладно бы взрослые, способные позаботиться о себе, а то ведь дети!
Морозов не пытался с ней спорить. Он просто вмешался по–своему в жизнь Романа и его младшей сестры. Побывал как–то вечером у них дома, посмотрел на пьяное чучело, бывшее по какому–то недоразумению отцом, поговорил с соседями…
И уже на следующий день отправил мужика в частную клинику, где тот наконец протрезвел впервые со смерти жены. А потом показал видеофильм минут на сорок, чтобы этот кретин полюбовался, до чего довел собственных детей – грязные, вечно голодные, никому не нужные, превратившиеся в жалких побирушек…
Вот интересно, каково ТАМ его любимой жене, ведь это и ЕЕ дети, разве он об этом забыл? Таисия, например, искренне верила, что бедная женщина все видит…
Морозов не ошибся, лекарство оказалось сильнодействующим: у мужика глаза побелели от ужаса, когда он осознал, что натворил.
Дальнейшее оказалось просто: оставалось чуть помочь ему. В долг, разумеется, в долг, и только ради детей, иначе…
Иван Корякин, отец Ромки и Катеньки, на удивление, не пропил и не забыл окончательно такие понятия, как гордость и человеческое достоинство.
Корякин провел по требованию врачей три недели в больнице. На это время Морозов поместил ошеломленных переменами детей в соседскую семью, хорошо заплатив за их содержание.
Потом нанял бригаду строителей, и запущенная, неимоверно грязная квартира снова стала пригодна для житья. Купил недорогую, самую необходимую мебель – понятно, в долг! – иначе Корякин не принял бы. Через три недели устроил мужика по специальности в неплохую автомастерскую… все.
На этом история закончилась. Для Морозова – точно.
А для Таисии все закончилось еще раньше: как только несколько дней подряд не застала у кафе детей, и Антонина Павловна сообщила ей, что Ромка с Катенькой здесь больше не бывают, мол, все у них наладилось, отец пришел в чувство и сейчас лечится, мальчишка с девчонкой тоже неплохо устроены, кто– то из персонала рассказывал, они в соседних подъездах живут…
Морозова не задевало, что Таисия не узнала о его участии в судьбе детей, да и не считал он, что сделал что–то особенное. Вот потратить на белое платьице нищему ребенку два дневных заработка – это да, это серьезно. А он… ему благотворительность ничего не стоила, так, копейки – о чем говорить?
Морозов не считал себя добрым. И не задумывался о проблемах социальных низов, пока не сталкивался с этими проблемами лоб в лоб. Он не страдал из–за несовершенства мира, как Таисия, Морозова практически все в нем устраивало.
Наркоманы, алкоголики, нищие, бомжи… неизбежное зло. Жизнь каждого в его собственных руках, и, если человек сам готов спустить ее в унитаз, флаг ему в руки, при чем тут он, Морозов?
Вячеслав не жалел, что помог Корякину, главное – Таисия теперь свободна и не спешит в обеденный перерыв к кофейне.
* * *
Таисия и раньше частенько «медитировала» перед портретами бабы Поли, мысленно беседовала с ней. Так она не чувствовала себя одинокой, никому не нужной. Сохранялась хотя бы иллюзия того, что она не одна, что ее любят и о ней заботятся. Пусть даже Федор Федорович прав, и она все это сама напридумывала, ну и что здесь плохого…
Теперь Таисия могла часами смотреть на нянины фотографии, вопросительно и с надеждой, будто ждала указаний. Отходила печально и неохотно, так и не получив прямого ответа на вопрос: все ли правильно в ее жизни, или забрела куда–то не туда?
Если честно, Таисия и сама не знала, что предпочла бы услышать.
Свое одиночество в эти месяцы Таисия почему–то ощущала особенно остро. Постоянное беспокойство, какая–то душевная неустроенность мешали ее странному счастью. И ее интуиция молчала, как Таисия к себе ни прислушивалась, чтобы лучше разобраться в происходящем.
Ведь что–то все–таки мучило ее! Что–то она чувствовала! Не предупреждение о грядущем несчастье, не тревогу необъяснимую, а… волнение. Совершенно непонятное волнение.
Даже не волнение – ожидание. Да, пожалуй, именно ожидание. И ждала Таисия, кажется, чего–то хорошего, очень хорошего – любви, быть может?
Она и в бабе Поле замечала это странное ожидание. А иной раз, как Таисии чудилось, улавливала и нетерпение. Будто баба Поля устала от неопределенности ее существования, будто хотелось ей ускорить события…
* * *
Таисия по–прежнему дружила с Эльвирой Эмих. Даже не то чтобы дружила…
Просто они продолжали встречаться. Элька приходила почти ежедневно, не игнорируя выходные. Забегала по–дружески, без приглашений, как к себе домой.
Элька никогда предварительно не интересовалась планами Таисии. Спокойно воспринимала ее уходы, если подруга вдруг убегала на свидание с Вячеславом. И откровенно радовалась этим встречам.
