победить на небе. Однако это не тот язык, на котором вы способны понимать высказанное. Вернемся к историческим реалиям.
Пора рассмотреть вашу роль, уважаемые товарищи по несчастью, ибо, как я убедился, многие из вас искренне верят, что борются за светлое будущее своей родины. Все вы набрались политической премудрости из литературы и радиопередач, идущих с Запада. Не так ли? В наших дискуссиях нам ни разу не приходилось слышать из ваших уст ссылок на русских мыслителей. А, согласитесь, у нас ведь была великая философская школа. Почему же вы ее игнорируете? Мое мнение таково. Если бы вы изучали работы русских философов XIX века и мыслителей эмиграции XX века, вы бы не пришли к необходимости демократических перемен западного типа в нашей стране. Сразу оговорюсь: без народовластия здоровое общество вообразить нельзя. Но народовластие не синоним западной демократии, об этом отдельный разговор. Демократия же – это настолько широкое определение, что под его вывеской можно и черта спрятать. Вот вы и прячете под ней жирного, самодовольного и самоуверенного западного черта. Мол, будет у нас свободный рынок и многопартийность – будет земное счастье и благоденствие. А вот ответьте на такой вопрос: в Мексике свободный рынок и многопартийность существуют с двадцатых годов. А отчего же нищие они такие? Ведь если хорошо подумать, то мы придем к одному ответу: потому что Мексика открылась влиянию США и решила построить у себя американизированное общество. В результате в страну вломились американские монополии, которые, совершенно не заботясь о ее процветании, выпивают из нее последние соки. Они на корню купили правящие демократические структуры и управляют ими, как хотят.
Смею утверждать, уважаемые оппоненты, что вы попали в лагеря по лени. Вы даже не знаете, что демократия никогда не была претворением в жизнь воли большинства. И что само понятие «воли большинства» придумано на заседаниях якобинского масонского совета во времена далекой Французской революции, хотя сами масоны, если и представляли какое-то большинство, то это – большинство своих денег. Для вас дико прозвучит утверждение, что решения русского царя были куда ближе к народному волеизъявлению, чем решения купленного олигархами американского конгресса. Потому что царь руководствовался единой православной моралью, не позволяющей наносить ущерб своему народу. А если вы хотите указать на его неправедные решения, вроде расстрела в Кровавое воскресенье, то ищите за ним происки ваших духовных единоверцев, подталкивавших самодержавие к крушению.
Хотя, может быть, я напрасно считаю вас столь непросвещенными. Возможно, здесь есть и настоящие враги России, те, кто хотел бы видеть ее в рабской зависимости от международной олигархии. Возможно. Но большинству из вас, прежде чем пускаться во все тяжкие, следовало бы хорошенько изучить то, что написали предшествующие поколения русских мыслителей. Глядишь, вы открыли бы для себя и закономерности развития российской истории, и особую роль православия в ней, и причины искоренения его врагами России. Может быть, и ход мыслей стал бы у вас совсем другим. Хотя должен сказать следующее. Великое наступление западной цивилизации на Россию еще только по-настоящему начинается. Оттачиваются идейные топоры и заряжаются финансовые мортиры. С нашим полубезумным ЦК у врагов есть реальный шанс развалить коммунистический бастион. Вот тогда и вы окажетесь у самого кормила нашей ладьи. Только все ли Вы от этого будете счастливы? За сим я свою речь завершаю, а коли будет охота, продолжим наши изыскания завтра.
Борис Курихин слушал Аристарха и со стыдом думал, что, действительно, его знания позорно дырявы. Родную историю он изучал по кастрированным советским учебникам, в которых одна неувязка сидела на другой. Мировую историю познавал отрывочно по таким же пособиям – и в результате, в голове царила путаница, в которой доминировала лишь одна не очень вразумительная уверенность в том, что в СССР все плохо. Аристарх тоже не утверждал, что здесь все хорошо. Но его анализ опирался на неведомые Борису исторические материалы и выглядел очень убедительно. Особенно же Курихина задело то, что в своих научных изложениях Комлев говорил те же вещи, что и его престарелый отец, в политике совсем ничего не понимавший. Борис вспомнил их последнюю размолвку.
Районный уролог Курихин принял, как положено, вечернюю порцию медицинского спирта и с размягченным лицом расспрашивал сына о московской жизни. Тот же, находившийся как раз в фазе взвинченности из-за ареста группы диссидентов, не мог говорить по-доброму. В ответ на отцовские вопросы из него лезли озлобленные и, как ему казалось, справедливые суждения об идиотской политике КПСС. Отсутствие свободы личного мнения, преследование инакомыслящих, отсталость и пещерное мышление компартии вызывали в нем чувство активного протеста. Отец же, казалось, поддерживал этих кретинов.
– Боренька, сынок, пойми, что мы маленькие людишки. И ты, и я. Тебе кажется, что ты хорошо понимаешь происходящее. Это ошибка. Ты его не понимаешь, точно так же, как и твой старый отец. Что там натворили твои писаки, мне неизвестно. Но я уверен в одном: никакой абсолютной свободы для человека существовать не может. Он ею обязательно злоупотребит. Ведь что делает партия? Она просто- напросто заменяет собою религию. Раньше человеческие инстинкты сдерживала церковь, а теперь церкви нет. Кто их должен сдерживать, кроме КПСС? Некому. Вот она и старается. И по-своему правильно делает. Вот не дай Бог такие, как твои друзья, своего добьются, тогда будет худо. Человечишко-то, без контроля который находится, такого Кузьму изобразит, что ты сам от него убежишь в знойные пустыни. Запомни, сынок, человек должен иметь страх перед властью. Прежде всего – перед властью Божьей, а коли ее нет – то хотя бы перед властью людской. Иначе из него бесы выпрут.
Борис сатанел от слов отца. В его представлении именно свободный от любого контроля человек раскрывает свои творческие потенции. Свобода в любви, свобода в самовыражении и свобода в передвижении были для него главными критериями земного счастья. Когда же он пытался довести все это до отца, старый Курихин ковылял к комоду, наливал себе еще одну мензурку спирта и упрямо твердил свое:
– Твоя свободная личность повторяет уже изобретенный Гитлером нордический тип человека. Только Адольф шел еще дальше: для обеспечения такой степени собственной свободы необходимо подавление других людей. Так что, сынок, не знаю, чего твои писаки хотели достичь, но к хорошему они не стремились. Видно, хотели в России западные порядки завести. А это дело безнадежное. Поверь мне, старику, ни черта из этого не получится.
Борис криком доказывал свою правоту. Мол, ничем русский человек не хуже европейца. И все эти нормальные правила жизни он в состоянии усвоить. И будет когда-нибудь цивилизованное общество в этой стране. И будут люди писать и говорить, что они думают.
Старый Курихин грустно ухмылялся, слушая его, и гладил руку матери, никогда не вмешивавшейся в мужские разговоры. А она смотрела на сына тревожными, все понимающими глазами и молчала. Вообще, его мать была удивительно замкнутой и обращенной в себя женщиной. Став взрослым, Борис решил, что это результат пережитого ею в Ленинграде периода. Ей, пятнадцатилетней девочке, пришлось отвезти на санках на кладбище тела своих родителей и брата. Сама она осталась жива благодаря, видимо, периоду пубертации, когда юное женское тело совершает чудеса ради выживания и сотворения потомства. Ее вывезли в Кашин, где она устроилась работать санитаркой в военном госпитале, там познакомилась с молодым военврачом, ставшим впоследствии ее мужем. Кажется, Алексей Курихин и сам не подозревал, какое его подкарауливало счастье. Молодая, красивая и по-женски чувственная жена оказалась предельно нетребовательной и неагрессивной. Она довольствовалась тем, что пошлет ей Бог, но и душу свою не открывала. Привыкший считать, что жена может выплакать на плече мужа свои горести, а порой и признаться в грехах, он с трудом привыкал к такой жизни. Сара могла горячо любить его ночью, а потом, отвернувшись к стене, думать о чем-то своем. В ней происходила своя жизнь, в которую она никого не пускала. Со временем он смирился с этим, найдя такой образ общения даже удобным. Между ними не было трудноразрешимых проблем.
По мере участия в лагерных дискуссиях Борис Курихин все больше и больше сдвигался на сторону Аристарха. Логика доцента была несокрушимой, а знания его не шли ни в какое сравнение с подготовкой оппонентов. Но окончательным обстоятельством, побудившим Бориса порвать со своим прежним окружением, был не какой-нибудь идейный повод, а намерение противников «подставить» питерца. Курихин оказался свидетелем разговора двух бывалых диссидентов, Мишки Фридмана и Бени Кантора, обсуждавших, каким образом заткнуть рот Комлеву. Среди политических не были распространены методы физической расправы, и разговор шел о способах компрометации Комлева в глазах остальных обитателей
