жанра!
– Может, это ступень развития?
– Ты, Сашхен, пойми: чертовщина в России свободно гуляет. Ты посмотри, кто вокруг Путина собирается: дивизия «Мертвая голова», пустые души! Это стадо ослов, которые строят умные морды, сладко жрут и жутко размножаются. Но по скудости души, по равнодушию к народу и по страстной любви к самим себе они не в состоянии построить честную и достойную жизнь. И не дай Бог, в стране случится заваруха, недовольства и всякие протесты, в том числе и уличные. Власть без совести будет с ними бороться не только по-ельцински. Вдобавок она вспомнит и про неправедный сталинский суд. Попомни мое слово, Сашхен, вспомнит.
– А как же власти избежать такого пути?
– Только истинным верованием. Не свечкодержанием некоторых политиков, а ночными слезами перед киотом и стонами: «Боже, прости меня, грешного». Тогда и понимание пути придет. А эти …. Боже ж ты мой! Верой, страстной верой! Только тогда власть будет сильная и справедливая.
Сергей Доморацкий мучился от непонимания и от неприятия того, что происходило в стране. Сумерки, постепенно опускавшиеся на Советский Союз с момента убийства Сергея Кирова в декабре 1934 года, окончательно превратились в ночь к началу 1937. Два года изо дня в день в стране накалялась атмосфера классовой борьбы. Партия во главе со Сталиным не покладая рук искала и находила новых врагов и врагами этими оказывались в первую очередь политические и государственные работники страны. Но не могло это всеобщее умопомешательство не затронуть и граждан, совершенно к делу государственного строительства непричастных. Сам подход к методам борьбы как к «чисткам» подразумевал, что вместе с «сором» будет выметена и часть чистого человеческого материала.
«Зачем это делают? – спрашивал себя Сергей – что дает эта массовая охота на людей, ведь она их только запугивает и делает хуже?». Но ответа он не находил, как не находили его и сотни его товарищей. В сознании каждого из них существовал образ мудрого и дальновидного товарища Сталина, который никак не соответствовал происходящим вокруг черным делам. Все они считали, что до Сталина не доходит правда об этих делах и все испытывали отчаяние от этого непонятного для них положения.
Своего апогея эта кампания достигла, когда чистки захлестнули и самих «чистильщиков» – органы НКВД. Правда, первые неправосудные расправы над чекистами прошли еще по расследованию убийства Кирова. Тогда была репрессирована большая часть ленинградского управления. Но это был только первый случай. Кровавый конвейер внутренних расправ наступил двумя годами позже. В органах установилась атмосфера истерического поиска врагов под каждым столом и эта атмосфера окончательно разделила сотрудников НКВД на два лагеря. Крохотное меньшинство из них сохранило в себе способность трезво оценивать происходящее. Они пытались протестовать против беспредельного террора, который волной накатывал на страну. Сначала их терпели, а потом пришла пора их причисления к лику врагов народа и ликвидации. Вслед за арестом бывшего шефа НКВД Генриха Ягоды в 1937 году Николай Ежов начал уничтожение всех сотрудников, высказывавших хотя бы малейшие сомнения в необходимости террора. Арестовывали и тех, кто никаких сомнений не высказывал. В Горьковском управлении сначала взяли заместителей, потом половину начальников отделов и четверть начальников отделений, затем очередь дошла до рядового оперативного состава. В Управлении работала выездная бригада из Москвы. Чекисты точно также ждали ночных арестов, как сотрудники обкома партии и областного исполнительного комитета.
В эту пору управление перешло на плановый график арестов иностранных шпионов и врагов народа. Каждый отдел получал помесячный план по числу шпионов. Помимо немецких, американских и прочих белокожих шпионов в Горьком предписывалось арестовывать агентов японской и турецкой разведок. При этом количество выявлений должно было расти с каждым месяцем. Дошло до того, что каждый оперативник отчитывался за выявление нескольких иностранных агентов, в том числе азиатских, в месяц. Если с арестом агентов европейских спецслужб дело обстояло проще и их можно было сочинить в любом советском учреждении, то за китайскими шпионами приходилось идти на рынок и подбирать там таджиков и туркменов. Однако показатели поимки шпионов мало помогали. У выездной бригады был свой план и она арестовывала сотрудников Управления без учета их оперативных успехов. В СССР наступили времена инквизиции и как бывает в такие времена, люди медленно скатились в состояние раздвоенности сознания, даже не замечая, что живут в сумасшедшем доме. Нормы морали растворились и исчезли. Их заменили инстинкты выживания. Каждый подозревал каждого. Доносительство процветало, потому что доносчики своими доносами надеялись выслужиться перед властью и сохранить себя. Это не получалось, потому что и сама власть превратилась в сумасшедший дом, в котором нормальная логика умерла. Того, кто слишком часто доносил, могли заподозрить в том, что он делает это для маскировки своей шпионской сути. Николай Ежов, врожденный ренегат крошечного роста, не обладал интеллектом, способным осознать весь ужас созданной им системы. Так же, как и обреченность своих попыток выслужиться перед Сталиным чудовищным террором. Даже Ягода, осквернивший звание человека мерзкими поступками, был по сравнению с Ежовым великой личностью. Ежов являл собою тупое и кровавое орудие Сталина, не способное понять ту меру ответственности, которая ляжет на него за искоренение нравственности в НКВД.
Сергей под чистку не попал, потому что должность хозяйственника не предполагала первоочередных подозрений в подрывной деятельности. Но внутри его окреп протест против происходящего и он знал, что однажды этот протест вырвется наружу. Он сильно изменился, стал замкнутым и нелюдимым. В свободное время уезжал к родителям в Кстово, благо поселок находился всего в двадцати верстах от областного центра и туда по Волге бегали пароходики. Иногда он безнадежно пытался спорить с женой, но понимания с ее стороны не находил. Ольга считала политику Сталина правильной и умела обосновать ее требованиями классовой борьбы.
Она вообще чувствовала себя в этой обстановке как рыба в воде. Ей нравилась атмосфера насилия, нравилось торжество темных сил в душе, хотя она никогда не демонстрировала их напоказ. Ольга совсем не боялась, что однажды придет и ее черед попасть под террор. Какая-то необъяснимая уверенность в собственной безопасности жила внутри нее. Уверенность в том, что сейчас пришло именно ее время и те силы, которые торжествуют в стране, ее не тронут.
Хлунова носила в управлении кличку «Тихоня». Сотрудники сплетничали, что Тихоня любит допрашивать женщин и при этом по применяет к ним особенные меры. С тридцать седьмого года «органам» было официально разрешено применять насилие над «врагами народа». Это привело к повсеместному насаждению средневековых пыток. Горьковское управление в этом деле ничем не отличалось от других управлений. В его камерах подследственных подвергали разным формам издевательств. Били палками по спине и конечностям, применяли дыбу, избивали ремнями и плетками, а также практиковали знаменитый конвейер: лишали сна и пищи при непрерывных допросах.
Некоторые следователи и оперативные работники быстро привыкали к крови и стонам арестованных и занимались пытками как само собой разумеющимся делом. Другие вынуждены были скрывать отвращение к ним, чтобы выжить. Редкие кончали с собой, осознав невозможность жить дальше в такой атмосфере. Но для Ольги это было лучшее время ее биографии. Каждый раз, направляясь на допрос, она ощущала подъем, будто ее ждала необычайная радость. Она и вправду начинала допрос с веселой улыбкой, но те, кто у нее уже побывал, знали, что будет дальше. Дальше всегда происходило одно и то же. Чем дальше, тем больше она теряла веселое настроение и озлоблялась. При этом не важно было, как ведет себя допрашиваемый. Она всегда была недовольна его поведением и доводила дело до пыток. Хлунова никогда не пытала в состоянии истерии, как это случалось с другими следователями. Она делала это спокойно и методично, словно исполняла формальные обязанности. При ней всегда была коробочка с иголками, которая хранилась в кармане гимнастерки. Поначалу она прокалывала женщинам соски грудей, а мужчинам загоняла иглы под ногти. Потом стала совершенствовать свое искусство и проконсультировавшись с тюремным врачом, научилась находить на теле нервные узлы, при уколах в которые арестованные беспамятно кричали и бились в конвульсиях.
