уточнить данные.
Однажды капитан П. С. Середа на самолете И-16 произвел посадку вблизи дороги, по которой двигалась колонна красноармейцев. Не выключая мотора, он вылез из кабины. К нему направился один из бойцов. Приблизившись, он крикнул: «Товарищ летчик, спасайтесь, мы пленные!» Застрочили автоматы гитлеровцев. Пуля обожгла Середу. Но, несмотря на ранение, он влез в кабину. Когда дал газ, вражеские солдаты были уже в двух-трех метрах от него. Резко развернувшись, Середа взлетел. Впоследствии этот летчик отличился в боях и ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
Пара истребителей — командир эскадрильи В. И. Максименко и летчик Н. В. Шляпкин — вела бой с группой вражеских самолетов. Максименко был тяжело ранен и посадил машину у самого переднего края нашей обороны. Шляпкин сел рядом с ним, организовал отправку командира в госпиталь и только после этого вернулся на свой аэродром.
Из всех районов авиационного базирования едва ли не самые тяжелые испытания выпали на долю 28-го. Позднее полковник медицинской службы в отставке Михаил Николаевич Поляков познакомил меня со своим дневником, который вел всю войну. Он у него сохранился. С разрешения автора привожу записи, относящиеся к 9-21 июля.
«Немцы прорвались севернее и южнее нас, мы в вилке. Надо спешить. Связь нарушилась. Без самостоятельной ближней разведки нельзя сделать ни одного километра. Еду с командиром из штаба по маршруту. Въезжаем в Большинскую. Навстречу древний старик:
— Ребятки, куда вы? Час назад немцы проехали на мотоциклах, танках. Слыхал, к Сталинграду прут, проклятые. На Скасирскую направляйтесь, на Ростов то есть. Наша-то пехота туда пошла…
Повернули назад, чтобы предупредить колонну.
…Интендант 2 ранга Николаев был из запасников. С момента прибытия к нам он только и твердил, что погибнет при бомбежке. Отвлечь его от этой мысли было невозможно. А работник хороший, энергичный, инициативный. Выполнил ряд ответственных и рискованных заданий. И вот здесь, у Большинской, поддался роковой реакции страха. При первом разрыве бомбы он сильно побледнел, широко раскрыл глаза; не обращая внимания на крики товарищей, выскочил из укрытия и бросился навстречу рвущимся бомбам… В воронке отыскали лишь кусочек поясного ремня.
В Скасирской столпотворение. Войска, штабы дивизий и полков. Все без связи со своими армиями. Но я с нашей воздушной связался: сел самолет! Узнал от летчика, что надо двигаться к переправе через Дон в станице Константиновская. Выставил пикеты, чтобы собрать БАО. Кругом давка, спешка, сутолока. Немец бомбит непрерывно…
Вторая смерть близкого человека. Прибыла со своим лазаретом Назарова. Все у нее хорошо. Вывела свой обоз, спасла все имущество до нитки. Погиб только молодой, двадцатишестилетний врач Царев. Как и Николаев, он панически боялся бомбежек, но из чувства ложной гордости в укрытие никогда не шел. И вот во время одной бомбежки стал беспорядочно бегать по поражаемой площади, вырвался из рук, когда его схватили, и… А в обычное время был таким жизнерадостным и хорошим товарищем.
К вечеру прибыли представители почти всех батальонов. Решено идти к Дону двумя колоннами, в направлении Константиновской и Цимлянской. Сбор после переправы — на хуторе Золотаревский. Оперативный отдел штаба РАБ расположится в Большой Орловке.
Выступили с рассветом. Миновали Тацинскую, забитую до отказа войсками. Дальше свернули на степную дорогу. Седые султаны ковыля, как морские волны, колышутся под лучами солнца. Из степи доносятся острые горьковатые запахи чернобыльника, полыни и чабреца.
По степи носятся табуны золотисто-рыжих дончаков. Откуда они? Толпы беженцев с убогим скарбом, горем и слезами…
Станица Константиновская. Переправа. Творится что-то невероятное. Все вокруг простреливается дальнобойными. В Цимлянской не слаще: непрерывные бомбежки и обстрел. Мечусь как угорелый между Константиновской и Цимлянской, регулируя движение подходящих эшелонов. Прибыли лазареты всех БАО, кроме одного.
К исходу суток переправились. Мы словно вышли из ада: грязные, голодные, разбитые… Проверял санслужбы БАО. Отлично у Назаровой, она словно родилась под счастливой звездой. Голубенко издерган, с воспаленными глазами. Потерял один автодуш и машину с мягким лазаретным имуществом. Другие же добрались на полуразбитых машинах и пешими, с перевязочным материалом в наволочках, с жалкими остатками своего имущества, но без потерь в людях. Из девяти медслужб одна пропала без вести, полностью работоспособных осталось только две. Приказал неудачникам собрать по дорогам отхода хоть какое-либо имущество, чтобы не сдать свои партбилеты и не попасть под трибунал…
Приехал, еле живой, Быков. При переправе застрял в Ростове. Пережил двухдневную жестокую бомбежку города. Он угнетен, настроение, как и у большинства из нас, подавленное…»
Не могу согласиться с последней фразой. В эти тяжелейшие дни подавленным я Павла Константиновича не видел. У всех были горечь и злость в душе, нас валила с ног усталость, порой на глаза навертывались слезы: видели, как летчики сжигают оставшиеся без горючего или неисправные самолеты, как перепахиваются отлично подготовленные запасные аэродромы, чтобы их не мог использовать враг. Прибавлялось в волосах седины от лившейся вокруг крови, от известий о гибели товарищей. Но подавленности не было, потому что ни на один час не пропадала вера в неизбежность крутого перелома в обстановке на фронте.
Когда было принято решение о перебазировании штаба воздушной армии из Новочеркасска за Дон, мы с Быковым имели возможность улететь на новое место самолетом. Но, посовещавшись, решили ехать в старенькой эмке. По пути надеялись побывать на нескольких аэродромах, ознакомиться на местах с организацией эвакуации раненых и больных, оказать медикам необходимую помощь.
Едва выехали из города, поняли, что побывать везде, где наметили, будет невозможно. Забитые войсками и беженцами дороги не позволяли ехать с достаточной скоростью. К тому же они непрерывно подвергались бомбежкам.
Первым на нашем пути оказался полевой аэродром одного из полков 217-й истребительной авиадивизии. Лазарет БАО уже уехал, но остался медпункт и в нем два раненых авиационных техника. Мы взяли их и через некоторое время сдали в общевойсковой госпиталь.
На другом аэродроме заправлялись горючим «чайки» 764-го смешанного авиаполка. При нас четыре истребителя поднялись в воздух и взяли курс на Шахты, уже занятые противником. Под крыльями они несли по шесть реактивных снарядов. В это же время на площадку сел связной У-2. Мы увидели, что управление авиачастями не прерывается.
В медпункте этого аэродрома работали две девушки. Раненых пока не было.
На крупном аэродроме, где базировались штурмовики, застали лазарет 448 БАО. Возглавлял его худощавый, выше среднего роста военврач 2 ранга Кривда. Нам с Быковым он был знаком по совещанию, состоявшемуся в Ворошиловграде. Кривда был призван из запаса. До войны работал в большой городской больнице, где получил солидную хирургическую практику.
В лазарете, занимавшем пять хаток, насчитывалось около тридцати человек, пострадавших во время последних бомбежек. Двух раненых летчиков Кривде удалось эвакуировать самолетом, остальных он не смог передать ни в один из госпиталей. За три дня провел восемнадцать операций. Лазарет работал хорошо. Однако раненых надо было эвакуировать. Но даже расторопный и «пробивной» старший врач БАО П. Я. Денбург оказался бессильным. Все госпитали, расположенные поблизости, были переполнены.
Быков быстро выяснил, что в соседнем селе остановился штаб стрелковой дивизии. Сел в эмку и поехал туда. Из дивизии связался с начальником санслужбы 37-й общевойсковой армии Андреем Ермолаевичем Соколовым. Вернулся взволнованный, еще не остывший от крупного разговора по телефону, но с желанным результатом: один из госпиталей согласился взять раненых.
Переправиться через Дон мы решили в Ростове. День уже клонился к вечеру, когда на горизонте показался город, а вернее, зловеще черное облако. Ростов горел. В небе то и дело проносились группы вражеских бомбардировщиков — фашисты непрерывно бомбили город.
В Ростов въехали уже ночью. В гудящем небе шарили лучи прожекторов и рвались снаряды. Зенитки били не переставая. Когда наш шофер начал петлять по забитым подводами переулкам, мотор автомашины окончательно сдал. Нам ничего не оставалось делать, как поискать пристанище, чтобы немного отдохнуть и починить эмку. Мучил голод. Улица, на которой мы остановились, состояла из одноэтажных домиков, утопавших в зелени садов. Подошли к ближайшему и хотели уже открыть ворота, но он почему-то нам не понравился. Выбрали другой. Нас приветливо встретила хозяйка, немолодая женщина. Никто в эти ночи в городе не спал. Шофер купил у нее с десяток помидоров. В вещмешке он отыскал и краюху хлеба. Перекусили. Я взглянул на часы: было половина четвертого ночи. Зашли в дом и легли прямо на полу. Хозяйка участливо сказала:
— Не дадут вам поспать эти ироды, скоро начнется новый налет. Минут через пятнадцать я действительно услышал нарастающий гул бомбардировщиков. Затем засвистели бомбы. Пол под ногами заходил ходуном. Из окон вылетели стекла. Быков, успевший заснуть, сел и безразличным тоном спросил:
— Бомбят?
— Что вы, товарищ военврач второго ранга, это просто кто-то балуется, с иронией ответил шофер.
Когда кончилась бомбежка, мы вышли на улицу. Того кирпичного домика, в котором сначала хотели заночевать, словно никогда и не существовало. Было разрушено еще несколько зданий. Большинство же бомб упало в районе переправы.
Уже начало всходить солнце, отдыхать было некогда. Шофер еще около часа возился с мотором и наконец исправил его. Мы выехали на главную улицу и втиснулись в одну из автоколонн, двигавшуюся к мосту. Машины шли в три ряда. Через каждые пятнадцать — двадцать минут над переправой и над нашей колонной нависали «юнкерсы». Взрывы бомб, стрельба зениток, крики и стоны раненых… Разбитые машины оттаскивали в сторону, воронки наскоро засыпали, и колонна медленно ползла дальше. Так прошел весь день. Мы с Быковым часто выходили из эмки. Перевязывали раненых, помогали относить в сторону убитых. Видели, как вражеским летчикам несколько раз удавалось разбивать переправу, в воде исчезали машины и люди. Геройски вели себя понтонеры. Они в считанные минуты восстанавливали мост. Зенитчики неоднократно рассеивали стаи вражеских самолетов и два из них сбили. Наши истребители не появлялись. Видимо, они прикрывали свои наземные войска у линии фронта.
На левый берег Дона переехали лишь через сутки.
Под Миллерово 449 БАО попал в окружение. Вырваться из вражеского кольца удалось очень немногим красноармейцам и командирам. От них впоследствии узнали, что старший врач хирург Е. К. Зотова собрала в один обоз подводы с имуществом лазарета и медицинского пункта. На руках у медперсонала оказалось много тяжелораненых. Танки противника настигли наш обоз и почти полностью уничтожили.
После 21 июля отступление 4-й воздушной армии, как и всех войск Южного фронта, продолжалось, но это был как бы второй этап. Командование твердо руководило действиями авиационных частей, имея с ними постоянную связь. Самолетный парк несколько пополнился и насчитывал около 300 машин. При постановке задач воздушной армии командующий фронтом Р. Я. Малиновский более не допускал распыления ее сил.
Противник стремился уничтожить советские войска между Доном и Кубанью. Это вынуждало нас быстро отходить к Северному Кавказу. С 21 июля по 17 августа соединения и части фронта отошли на 500–600 километров. В этих условиях авиационным командирам нередко приходилось самостоятельно решать вопросы самообороны, эвакуации и снабжения. В Сальских степях не было ни аэродромной сети, ни материальных запасов.
