Антоний и, тяжело вздохнув, посмотрел на Гайду. — Ты, братец, не знаешь элементарных вещей и не умеешь ориентироваться на местности.
— Фи! Бяка Бальцерек… Он, верно, подслушивает, негодный! — сказала Гжибовская тоном возмущенной гувернантки, и все засмеялись.
Чуть погодя Бальцерек вошел в класс. Он был как-то странно серьезен, словно у него и вправду болел живот. На шутки не реагировал, сел на свое место и тут же углубился в историю. Только сухо объявил перед тем:
— Этого урока уже не будет, но на второй урок пани Лясковская придет.
Его не расспрашивали. Зачем? Коли сам не говорит, значит, ничего толком не узнал. Только перед самой переменой Пилярский заговорил с ним:
— Я думал, там, у директора, собрание какое-то по поводу картин…
— Хорошо, что напомнил! Я хотел предложить вам сегодня же признаться пани Лясковской во всей этой истории с картинами, — тихо сказал Бальцерек. — Как ваше мнение?
— Да ты с ума сошел! Ребята! — крикнул Пилярский. — Вы слышите, что он мелет? Хочет, чтобы мы признались Лясковской в афере с картинами!
В классе воцарилась тишина. Секундой позже поднялся невообразимый галдеж. Все говорили, кричали, перебивая друг друга.
— Да он, похоже, заболел!
— Почему именно Лясковской? Потому что она не выносит нашего класса, что ли? Да ведь это верный способ от всех нас избавиться!
— Вообще зачем признаваться? Пока мы не признаемся, нам ничегошеньки не грозит, ведь доказать-то нельзя!
— Просто псих! К доктору ступай!
— Очнись, Бальцерек! Глотни холодной водички!
— Матерь божья, что с ним творится?
Девятый окружил Бальцерека. На него вовсе не злились. Он предложил нечто столь абсурдное, что класс был просто ошарашен. Как если бы молния угодила вдруг в чернильницу с возгласом «ку-ку!». Нечто такое, что в голове не умещается.
— Тихо! — сказал наконец Бальцерек. — Надеюсь, я имею право что-то предложить, ведь, в конце концов, я придумал всю эту аферу. Ну, так или нет?
— И что ты предлагаешь? — спросила Овчаркувна.
— Я уже сказал.
— Слушай, Бальцерек, — ласково начал Польдек Мучка. — Ну конечно, можно сегодня же покончить с картинами. И сделать это эффектно. К примеру, написать записку, что картины спрятаны во всех классах под кафедрой, и подбросить ее сторожу. Еще и развлечение будет во время большой перемены, когда все начнут выволакивать картины из тайников… Ну как, согласен?
Все напряженно ждали. И тогда Бальцерек сказал нечто совсем уж абсурдное:
— Нет, речь ведь не о том, как выпутаться из всей этой истории. Я хотел, чтобы мы Лясковской… сюрприз сделали. Ну, подарок такой, именно сегодня! Сами, мол, признаемся…
— Ну нет! Это уже ни на что не похоже! — простонал Пилярский, и все печально покачали головами, явно сомневаясь в умственных способностях Бальцерека.
— Слушай! Запомни одно: ради своих идиотских сюрпризов ты не имеешь права подставлять под удар весь класс. Ясно? — резко подытожил Эдек Яблонский.
— Да, подставлять класс под удар я права не имею, — на удивление спокойно согласился Бальцерек, отстранив всех стоявших рядом, сел и снова углубился в учебник истории.
Могло показаться, что на этом поставлен крест. Девятый смотрел на Бальцерека с видимым беспокойством, но случившееся даже не обсуждали вслух, чтобы не навлечь беду. Так, при тяжело больном никогда не говорят о его болезни.
Когда раздался звонок на перемену, Бальцерек подозвал к себе Эдека Яблонского и еще двоих мальчишек.
— Вы можете что-то сделать для меня? — спросил он.
— Спрашиваешь!
— Освободить тебя от урока? Хочешь уйти домой?
— У тебя какое-то дело?
— Неприятности? Может, требуется кому-то всыпать?
— Нет. Сделайте это для меня — оставьте в покое Павиана.
— Что?
— Ничего особенного. С сегодняшнего дня оставим Павиана в покое. Вместе с его дурацкими стихами, калошами и тупой физиономией. Идет?
— Опять двадцать пять, — буркнул Мучка. — Я уж думал, у тебя прошло, а ты снова за свое. Если не картины, то хотя бы спокойствие Павиана должно быть сюрпризом для Лясковской, так?
— Вот именно. Но я ведь ясно говорю, сделайте это для меня. Можете?
Все переглянулись.
— Если это доставит тебе удовольствие и вылечит тебя, — подчеркнул Войцех Антоний, улыбаясь Бальцереку, — то я могу Павиана даже леденцами угостить! Да только он же откажется, решит, что они резиновые.
— Бальцерек! А может, ты готовишь какую-нибудь серьезную каверзу? — вслух предположил Гайда. — Тогда я мог бы еще понять: ради большего стоит отказаться от меньшего!
— Понимай как хочешь! — ответил Бальцерек. — Ну что, договорились Павиана оставить в покое? — обратился он к ребятам. — Яблонский, твое мнение? Это ведь по твоему ведомству.
— Если у тебя и в самом деле какой-то план… И если это так необходимо… Что ж, согласен. Я могу прервать опыты с Павианом. Напоследок только сыгранем сегодня в коридоре в футбол с его калошами.
— Нет. Никаких игр, конец. Отправляйся, Польдек, к Павиану и объяви ему об этом, — распорядился Бальцерек. — Только если он скажет, что мы, мол, струсили, и все такое, смотри не поддайся на провокацию и не стукни его, идет?
— Попробую, — хмуро ответил Мучка, — но это будет нелегко!
— Скажи все это Павиану таким сладким голосом, чтобы у него мурашки забегали! — прибавил Яблонский. — Он же не поверит, что мы в самом деле отказываемся человека из него сделать…
Бальцерек подумал и подозвал Фелю Гавлик:
— Феля, пойди с Польдеком к Павиану. Он влюблен в тебя, и, если там будешь ты, он поверит.
— Если велите — пойду, — согласилась Феля. — Хотя мне на рожу его смотреть противно!
Они пошли. Вернулись довольно быстро. Феля была мрачная.
— Ну и что? — спросил Яблонский. Эта история явно начинала его забавлять, других тоже.
— Павиан чуть в обморок не упал. Глянул на нас, вращая глазами, и сказал, что все равно от мести за прошлое не откажется, — рассказывал Мучка. — Но потом пожал Феле руку и пообещал стихи ей написать!
Войцех Антоний с сочувствием посмотрел на Фелю и бросил Бальцереку с упреком:
— Вот тебе. Бедная девочка! Первая жертва глупых твоих замыслов.
В недобрый час произнес он эти слова — «первая жертва». Ох, в недобрый. Жертвы последовали одна за другой с неожиданной быстротой.
Второй урок начался точно вовремя, пани Лясковская вошла в класс вместе со звонком. Она была в темных очках и выглядела постаревшей. Девятый встал, и дежурная Феля Гавлик с изысканной вежливостью произнесла:
— Здравствуйте, пани Лясковская! Мы рады вашему выздоровлению и… вообще…
— Садитесь, — сказала учительница. — Я не совсем выздоровела, но будем надеяться, что до каникул как-нибудь дотяну.
— Всего месяц остался! — отозвался Бальцерек, словно желая успокоить, подбодрить кого-то.
— В самом деле, — буркнула Гжибовская. — До лета бы…
