— Вот, смотрите! — сказал Макар и положил на стол букетик бело-розовой земляники.
Вечером гости уехали. Алёша долго не мог уснуть, всё ворочался, ворочался.
— Может быть, ты перегрелся на солнце? — спросила Татьяна Лукинична. — Давай я тебя помажу вазелином.
Алёша поскорее закрыл глаза, и Татьяна Лукинична ушла, тихо прикрыв за собой дверь.
На другой день, может, потому, что шёл дождь, а может быть, совсем не потому, Алёше было очень скучно. Он пробовал читать — не читалось. Играть было не с кем, и ему очень захотелось домой.
Наконец он не выдержал и попросил:
— Дайте мне деньги.
— Зачем? — удивилась Татьяна Лукинична.
— На билет, я поеду домой, — ответил Алёша.
Это было вечером. А утром Анатолий Павлович взял его с собой в город.
— И всё будет хорошо, — успокаивал Гуркин. — Вот увидишь. У тебя просто расстроены нервы.
Макар Тимохин не едет в лагерь
Тимохины удивились: Алёшка приехал!
Тётя Маша стирала, а Миша собирался на работу. Больше никого дома не было.
Алёша сидел за столом, ел холодную хрустящую картошку прямо со сковороды и запивал сладким чаем.
— Не знала я, что такой гость будет, я бы тебе компоту наварила. На даче-то хорошо? — спрашивала тётя Маша.
— Хорошо, — отвечал Алёша, а сам уписывал за обе щеки. Вчера, когда он скучал, он ничего не ел.
В комнату к себе Алёша не пошёл. Он полез на чердак — ждать Макара. Алёша подошёл к клетке, в ней разговаривали голуби. Вот коричневый с крапушками, вот белые с мохнатыми лапками, а вот его сизарь. Они давно не виделись.
— Гули! Гули! — позвал Алёша, и голуби заворковали громче.
Вдруг сверху вниз порхнула птичка, совсем маленькая, с жёлтыми пёрышками на голове и на спинке. Птичка опустилась на блюдце с водой, окунула в воду носик.
— Ты кто? — спросил Алёша.
Птичка посмотрела чёрным глазком, но не чирикнула. Алёша сел на чурбачок, а птичка стала летать по клетке. Она цеплялась лапками за решётку и нет-нет да на него поглядывала.
«Откуда ты появился? Я тебя не знаю».
Алёше вспомнилось, как они с папой лазили на чердак, и Макар показывал папе голубей.
«Ну что же, — сказал тогда папа, — если тебе это нравится, возись, ухаживай, привыкай заботиться. Это хорошо. Я, когда был мальчишкой, был собачником. У меня щенки были. Тоже здесь, на чердаке, держал».
И папа рассказал им про своих щенков.
«Потешные были, Тип и Топ, дворняжки, а умные — всё понимали. Я им ящик оборудовал, обил его старым одеялом — настоящий собачий дом, в любой мороз тепло». Папа оглянулся, будто этот ящик мог ещё быть здесь.
Папа сидел тогда на чурбачке. Он показал ребятам зарубочки на балке, около двери.
«Мои зарубочки», — засмеялся папа.
«А зачем они?» — спросил Макар.
«Секрет», — ответил папа.
Алёша протянул руку и ощупью нашёл зарубки: одна, другая, третья, четвёртая… Внизу заскрипела лестница, на чердак поднимался Макар.
— Ну как ты здесь? Чижика видел?
— А тебе кто дал? — спросил Алёша.
— Спасённый. Я его у кота отнял, он бы его заел. У него крыло помятое, видал? Боком летает.
Макар махнул рукой, и чижик полетел по клетке наискось.
— Отойдёт, — сказал Макар. — Он теперь и больное крыло расправляет, только летать ему ещё тяжело. Это хорошо, Алёшка, что ты сегодня приехал, а то я завтра в лагерь уезжаю. Целый месяц и две недели тебя не увижу — сорок пять дней. В заводской лагерь еду. Там, брат, здорово! В походы будем ходить. Своя футбольная команда будет.
Алёша молчал. Он продолжал глядеть на чижика, но уже не видел ни чижа, ни клетки. Макар уезжает в лагерь. Будет ходить в походы, а как же он, Алёша? Слёзы застилали ему глаза, но он не заплакал.
Макар поглядел на него и спохватился.
— Ты-то как живёшь на даче? — спросил он неуверенно.
— Живу, — ответил Алёша.
Он поднял глаза, и Макару больше не захотелось хвастать тем, что он уезжает в лагерь. Алёша сидел понуро. Про чижика больше не спрашивал и не просил приманить сизаря.
— Ребята, обедать! — закричала снизу тётя Маша.
Макар стал спускаться с чердака первым.
— Не оступись, — сказал он, когда Алёша поставил ногу в пыльной сандалии на ступеньку лестницы.
Степан Егорович пришёл домой поздно — вечером на заводе было собрание. Уставшие за день Макар и Алёша спали рядышком на одной кровати.
Степан Егорович прочёл записку, которую оставил Анатолий Павлович.
— Что же теперь делать? — спросила тётя Маша.
— Сам не знаю, — ответил Степан Егорович.
В тот же вечер из командировки вернулся сосед Петров. Ему открыл Степан Егорович — он ещё не спал. От него Петров узнал обо всём, что случилось в его долгое отсутствие. Он выслушал всё молча, потом спросил:
— Где же теперь Алексей?
— Теперь здесь, спит с Макаркой, — ответил Степан Егорович. — А решили, и Оля так просила, что будет он жить у Гуркиных.
— Ну и как же?
— Сегодня прибежал, говорит — соскучился. Они на даче живут. Условия у них замечательные, с нашими разве сравнить, а вот скучает.
Фёдор Александрович вынул большую пачку денег и положил перед Степаном Егоровичем.
— Будь другом, — сказал он, — возьми.
— Это зачем же? — удивился Тимохин.
— Алёшке возьми. Мне деньги не нужны. Я всё равно…
— Пропьёшь? — усмехнулся Степан Егорович. И вдруг рассердился: — Пропей, пропей на здоровье. Алёшке твои деньги не понадобятся. У Гуркиных деньги есть. Так что возьми, пожалуйста. Разве дело в деньгах? Дело, брат, глубже — в человеке дело. Не гляди, что ему пошёл десятый год. Он тоже своё думает и своё переживает.
— Зря ты меня обижаешь, — сказал Фёдор Александрович. — Я ведь не сердобольничаю. Я с тобой как коммунист с коммунистом говорю. Может, что и нужно? А пить я, старик, кончил. Баста.
— Не нужны Алёшке деньги, — повторил Степан Егорович и добавил: — Я, кстати, беспартийный.
Они ещё долго говорили. Степан Егорович отвечал на вопросы Петрова, который сидел перед ним совсем потерянный.
