— Несчастный случай! Сколько их, этих случаев, было на фронте, на каждом шагу? Остался цел. А здесь… Ах ты, Сергей, Сергей, — повторял Петров. — Что ты наделал?
Обхватив руками голову, Фёдор заплакал от обиды и горя, которое будто шло за ним по пятам и не давало опомниться.
На другой день было решено, что Алёша вернётся на дачу вместе с Макаром. Поэтому поводу у Степана Егоровича был с Макаром разговор:
— Алёшке-то с тобой будет весело. Только ты смотри не заскучай. В лагерь ведь с охотой собирался?
— Конечно, с охотой, — подтвердил Макар. — И Алёшка бы с охотой поехал. Да ты говоришь, что нельзя вдвоём ехать?
— Нельзя, брат. Заводских и то не всех берут.
— Тогда на следующий год двоих пиши.
Макар сдвинул брови. Он был сердит на отца.
Зачем он его уговаривает? Ну, не поедет он в лагерь, что ж из того? Ничего с ним, с Макаром, не случится.
— Ты-то цел будешь, — сказал Степан Егорович, будто угадав его мысли. — Только гляди, вдруг передумаешь. Отбой бить поздно будет.
Макар даже вспыхнул. Как это он передумает? Он же сам решил остаться с Алёшкой. Вот бы посадить отца на всё лето одного на дачу к Гуркиным, тогда бы не говорил: лагерь, лагерь…
— Чего я там, в лагере, не видел? — пробурчал Макар. — А на даче мы с Алёшкой такую жизнь устроим!
Степан Егорович усмехнулся, но, спрятав улыбку, сказал строго:
— Смотри, Макарка, только не баловать.
Но Макар уже понял, что разговор окончен, и побежал собираться.
Алёшка сиял. Макар едет с ним на дачу!
Вот как удачно всё получилось.
У Макара перед отъездом было много забот. Хорошо ещё, что за голубями и чижиком взялся ходить Миша. Он же дал мальчишкам крючки для удочек.
— Только осторожнее, — предупреждал Миша, — крючки острые, в руку засадишь.
— Не засадим, — сказал Макар. — Что мы, маленькие, что ли!
Тётя Маша уложила в авоську всякой всячины.
— Там у нас всё есть, всё есть, — уверял её Анатолий Павлович.
— Ну и слава богу, что есть, — сказала тётя Маша. — Глядишь, и пригодится.
Дачники попрощались и уехали.
Нет у него родственников…
И хорошо, что уехали. Именно в этот день в квартиру пришла странная женщина. Ей, наверное, по ошибке поручили очень важную работу, и она совсем не знала, как её нужно выполнять.
— Алексей Бодров дома? — спросила она громко, не здороваясь, когда тётя Маша открыла ей дверь.
— Ах, Алёша! — сказала тётя Маша. Она сначала даже не поняла, про кого та спрашивает. — Нет, его нет.
— А кто мне за него ответит? — спросила женщина ещё громче, будто перед ней никого не было.
— Я отвечу, — сказала тётя Маша. — Проходите.
Женщина прошла в кухню. Она села к столу, вынула из портфеля какую-то бумагу, ручку-самописку, пачку папирос и закурила.
— Вы что же, родственница? — спросила она.
— Нет, — ответила тётя Маша.
— А есть кто из родственников?
— Нет у него родственников, а в чём дело? Я отвечу.
— Как это — нет родственников? — усмехнулась женщина. — Где же живёт Бодров?
— Дома, с нами живёт, — ответила тётя Маша.
— Вы же сказали, что вы посторонняя.
Тётя Маша промолчала.
— А посторонние — это не родственники. Ему пенсия назначена, а он её третий месяц не получает. Это порядок?
— Ему девять лет, — сказала тётя Маша. — А вы не кричите, я и так вас слышу.
— Вы меня разговаривать не учите. — Женщина порылась в портфеле, вытащила новую бумажку и стала её читать: — «В случае отсутствия опекунов»…
— Что же «в случае отсутствия опекунов»? — спросила тётя Маша.
— Что? В детский дом полагается помещать.
— Я не знаю, что полагается, а вы оставьте мне свою фамилию, — сказала тётя Маша.
— Это ещё зачем? — Женщина пускала изо рта дымовые колечки. — Я вашей фамилии не спрашиваю.
Она продолжала говорить, пуская колечки и подозрительно глядя на тётю Машу, не отвечая на вопрос:
— Предупреждаю, если кто заинтересован в жилплощади малолетнего Бодрова, то номер не пройдёт! — И она помахала пальцем перед своим носом. — Таких опекунов тысячи найдутся. Поняли?
Женщина потушила папироску о табуретку, щёлкнула портфелем и, поправляя своё пёстрое платье, направилась к двери.
— Мне нужна ваша фамилия, — сказала тётя Маша строго.
— Ну, Лазебная, Лазебная моя фамилия, — сказала женщина таким тоном, будто говорила: «Отстаньте от меня, отстаньте».
— Вы к нам больше не приходите, товарищ Лазебная, — сказала тётя Маша.
— То есть? — удивилась женщина.
— Мы сами сходим в Совет к Василию Ивановичу, к председателю, — сказала тётя Маша и закрыла за Лазебной дверь.
— Ты что, мама, такая расстроенная? — спросил Генка, поглядев на тётю Машу. — Ну что ты такая? Я есть не буду, пока не скажешь!
— Не расстроенная, а сердитая.
— Если тебе на собрание — иди, я и сам пообедаю, — сказал Генка и стал снимать с огня кастрюлю.
— Уйди от плиты! Нет сегодня собрания.
Тётя Маша никак не могла успокоиться.
И она рассказала Геннадию про инспекторшу.
— Понимаешь, если бы Алёшка здесь был, что бы произошло?
— Нехорошо бы получилось, а ты пойди в Совет да выясни, — сказал Геннадий.
— Непременно пойду.
Тётя Маша не стала убирать посуду, а села у стола и задумалась. Генка примостился рядышком. Такая привычка у него с детства: если маме не по себе, он тут как тут. И тётя Маша, бывало, как ни сердита и то скажет: «Ну, замурлыкал!» — да и потреплет его по макушке. Значит, отошла, успокоилась.
Она и теперь положила Генке на голову свою тяжёлую руку и легко, чуть касаясь пальцами, стала перебирать его непослушные вихры. А Генка прижался к ней и ничего не сказал о том, что у него в кармане
