— Платье, мама, должно быть по фигуре, — сказала Настенька. — А так оно мешок мешком, никакого вида.
— Откуда же у меня теперь вид? — засмеялась тётя Маша.
— Как это — откуда? — Степан Егорович слышал весь разговор и тоже пришёл в кухню. — Ещё какой вид! — сказал он. — Королева!
Тётя Маша замахала на него руками:
— Уйди ты!
— Правильно, правильно, — сказала Ольга Андреевна. — Вы будете у нас такая нарядная, что все ахнут. А в старухи вам ещё рано записываться. — И она приложила тёте Маше к плечу мягкую материю. — Идёт?
— Говорю — королева, — ответил Степан Егорович.
Он подсел к столу, и в кухне продолжался хороший вечер. Дядя Стёпа читал, Ольга Андреевна и Настенька шили. А тётя Маша, разложив продовольственные карточки, считала талоны. Это было занятие трудное. На такую семью, как Тимохины, талончиков немало, а всё равно не хватает. Вот тётя Маша и мудрит.
— Три кило, три кило восемьсот, — шепчет она.
— Сошлось? — спрашивает Степан Егорович.
— Балабол ты! — сердится тётя Маша. — Перепутал мне всё! — и снова считает.
Все уже дома, нет только Алёшиного папы и Миши — они приходят поздно.
В сенях хлопнула дверь. Ольга Андреевна прислушалась. Раздался звонок, но она не встала — побежала открывать Настенька.
— Вас спрашивают, Ольга Андреевна! — сказала она вернувшись.
Вместе с ней в кухню вошли незнакомые.
— Бодрова Ольга Андреевна? — сказал один из них, в военной форме, и все поняли, что случилось несчастье.
— Где он? — спросила Алёшина мама.
— Вам надо поехать с нами, — сказал военный.
Тётя Маша подала Ольге Андреевне пальто и накинула ей на голову свой платок.
— Я с ней, — сказал Степан Егорович.
Он осторожно свёл Ольгу Андреевну с заледенелого крыльца и усадил в машину.
Ольга Андреевна дрожала и всё повторяла часто-часто:
— Ничего-ничего.
Машина мчалась по городу, потом огни стали попадаться реже, и они выехали на широкое тёмное шоссе. Из машины не было видно ни домов, ни леса, который стоял по бокам дороги. Но вот навстречу им загорелся красный огонёк шлагбаума. Машина остановилась. По высокой железнодорожной насыпи промчался освещённый поезд. И, когда вдалеке замолк его резкий гудок, они переехали путь.
— Нужно пройти сюда, — сказал военный Степану Егоровичу. — Может быть, вы один?
— Я пойду! — сказала Ольга Андреевна. — Я пойду! — повторила она.
В холодном доме полустанка лежал Алёшин папа. Ему уже не могли помочь «скорая помощь», которая, сверкая фарами, стояла у дверей, и осторожные люди, которые уложили его на носилки.
— Это он, Серёжа! — сказала мама и упала. Ей казалось, что она падает куда-то глубоко-глубоко.
— Вряд ли довезём. Пульса почти нет, — сказал кто-то, наклонясь над ней, но она ничего не слыхала.
Мама не вернулась домой, её отвезли в больницу.
Домой вернулся один Степан Егорович. Не снимая шапки, он молча обнял тётю Машу, и та ни о чём не стала его расспрашивать.
Последняя встреча
Страшные дни шли долго. Настенька приходила из больницы, и Алёша всё ждал, когда она скажет, что можно пойти навестить маму.
И наконец разрешили.
Тётя Маша, крепко держа Алёшу за руку, поднималась вместе с ним по широкой лестнице. Алёша шёл и оглядывался. Он никогда не был в больнице. Тихие длинные коридоры. Пахнет лекарствами.
— Подождите, — сказала им нянечка.
Они сели на белый диванчик и стали ждать. Ждали очень долго. Мимо проходили все, кто пришёл навестить больных, и всех пускали и никому не сказали: «Подождите».
Прошла Коган, которой они помогали рыть картошку. Она поздоровалась с тётей Машей. Она, наверное, что-то хотела спросить, но в коридоре появился старик в халате и тапочках на босу ногу.
— Вы видели? Он уже ждёт! — сказала Коган и скорее пошла ему навстречу.
Прошла женщина с мальчиком, она несла большой узел. Из узла торчала бутылка с молоком.
— Опять целый магазин? — заворчала нянечка. — Что у нас, не кормят, что ли?
— Это, милая, домашнее, — отвечала женщина. — Домашнее больному человеку надобно.
— «Надобно, надобно», — продолжала ворчать нянечка. — Всё одно обратно понесёшь.
Алёша подумал: хорошо, что они с тётей Машей не принесли ничего домашнего. Но почему их не пускают?
— Ты попроси, попроси, — шептал он тёте Маше. — Попроси, она пустит.
Но тётя Маша не стала просить нянечку.
— Ничего, подождём.
День был солнечный, в окно было видно ясное небо. Рядом с диванчиком стояла кадка, в ней рос большой цветок. Солнце просвечивало сквозь его лапчатые листья и ложилось узорами на пол. В кадке у корней цветка грелись на солнце какие-то мурашки.
— Гляди, муравьи! — сказал Алёша.
— Пускай их. — Тётя Маша даже не поглядела.
Алёше стало скучно. Он встал и пошёл на цыпочках к приоткрытой стеклянной двери.
— Я только немножечко, — сказал он.
За дверью был другой коридор, в нём у окна стоял столик, а за столиком сидела Настенька. Алёша хотел побежать к ней, но над Настиной головой загорелась красная лампочка и зазвенел звонок. Настенька встала и куда-то ушла.
— Посиди ты! — сказала тётя Маша, но Алёша продолжал глядеть.
В коридоре снова появилась Настя. Алёша помахал ей рукой, но она его не заметила и побежала в другую сторону. В коридоре началась суматоха, пришёл врач, нянечка побежала с тазом.
Настенька вернулась, открыла маленький шкафчик, стала в нём что-то искать и вдруг увидела Алёшу. Алёша шёл прямо к ней, ступая на носки, и улыбался. Он думал, что она скажет: «Ну вот, как хорошо, сейчас пойдём к маме». Но Настенька этого не сказала. Она взяла его за руку и повела обратно.
— Мама… — сказала она тёте Маше, а та, приподнявшись навстречу, ждала, что Настенька скажет ещё, но она молчала.
— Может, нам в другой раз прийти? — спросила тётя Маша.
— Почему в другой? — испугался Алёша. — Почему?
— Нет, — сказала Настенька тихо. — Я спрошу, я сейчас…
Она закрыла лицо руками и убежала. А тётя Маша почти упала на диванчик, будто кто-то её толкнул.
Настя пришла за ними не одна, с ней пришёл доктор, которого Алёша видел в коридоре. Подбежал какой-то мужчина и стал о чём-то спрашивать.
— После, после, — ответил сердито доктор, — сейчас никак не могу. — И обратился к Алёше: — Ты к
