просто...
Магнитный замок запел, дверь открылась, Владимир Данилович шагнул внутрь и сделал приглашающий жест.
— Вадим, уйди, — сказала Фролова. – Ты только хуже сделаешь.
— Отчего же, заходите, поговорим...
— Поговорите сначала со мной, — твердо заявила девушка. – Пусть он тут подождет.
— Я...
— Подожди тут.
— Ну, как угодно. Прошу.
Фролова села в кресло для посетителей. Села, только дождавшись разрешения, скромно, на краешек, смирно соединив коленки. Теперь, без грима вавилонской блудницы, в обычном деловом макияже, она казалась вполне нормальной девушкой, не красоткой, но симпатичной. (Если, конечно, забыть о том, что они с Нефедовым натворили.)
Свободное скрещивание размыло границы между «национальными типами», но остались типы человеческого лица — каре и флеш-рояли генетического казино, память о древних великих переселениях народов, о вандалах и гуннах и всех прочих, кто прошел через материк, чтобы исчезнуть, раствориться и появляться снова и снова, в Париже, Нью-Йорке, Новосибирске, все тем же знакомым лицом — эти люди не родственники и в десятом колене, но лицо все то же. Вот это самое лицо: гладкий лоб, высокие скулы, чуть раскосые глаза, длинноватый толстый носик и мягкий большой рот, русые или рыжие волосы либо стрижет очень коротко, либо, как в данном случае, отпускает до лопаток – и непременно были бы веснушки, кабы не косметика.
Барышня как барышня. Без заметных признаков помешательства или умственной отсталости. И кто бы мог подумать...
— Пожалуй, вы правы, потому что вопрос мой именно к вам. Ведь это вы регулировали поведение и подбирали словарный запас?
— Да, я.
— Так вот, Аня, что я хотел бы узнать. Насколько я понял, конечной целью вашего эксперимента была своего рода шутка? Или, как выразился ваш коллега, подарок мне? — Девушка опустила ресницы и молчала. — Ну хорошо: создание модели профессора Викторова, обладающей некоторыми поведенческими и речевыми навыками, характерными для прототипа. Верно?
— Да.
— Я внимательно ознакомился с материалами, которые получил от вас. Предпочитаемые обороты речи просмотрел с удовольствием, кроме шуток, Аня, — искренне позабавился, все очень верно подмечено. — Владимир Данилович улыбнулся, Фролова на улыбку не ответила. — Но вот тексты, которыми вы пробивали речевые центры... Я понял, что вы это делали не по Шуа, а по достаточно самостоятельной схеме. На вашей кафедре очень неплохо учат психофизиологии, опять же не шучу. Но чем вы руководствовались при подборе текстов?
— Связанностью с прототипом, — ответила Фролова коротко и быстро, как на экзамене.
— Вот как. Ну, допустим, мои лекции, статьи, это понятно. Ну, коллеги, основоположники... хотя с упомянутым Шуа вы промахнулись — я его считаю человеком ненормальным и могу сказать почему. Да Бог с ним, но откуда взялись песенки?.. Ну хотя бы та, где про крюк в кармане брюк, каким боком она связана с прототипом? Это ж семидесятые годы прошлого века! Вы думаете, лет-то мне сколько — сто? Меня тогда еще и на свет не родили!
— Вы ее цитировали.
— Я? Когда?
— Давно.
— Давно... — Самое интересное, что девица, скорее всего, не врала. Он помнил смешной стишок про идущего в Лету Корнелия Шнапса, который вместе с прочими песенками был на одном из больших радужных компакт-дисков, оставшихся от мамы. — Ну хорошо, а Клайв Льюис? Он у вас с какой стороны связан с прототипом?
— Он вам нравится. Вы говорили.
— Когда? Кому?
— Давно, — угрюмо ответила Фролова.
— Вот так, значит, внимательно меня слушают студенты. Ловят каждое слово. — Владимир Данилович встал из-за стола и прошелся по кабинету. — Теперь скажите, пожалуйста: эту шутку-розыгрыш вы тоже спланировали... давно? Сколько времени вы к ней готовились? Или же я неправильно понял вашу цель и вы собирались сделать что-то?..
— Я вас люблю.
Пауза.
— Я люблю вас, — повторила Фролова с вызовом.
— Вы меня удивили, Аня, — мягко сказал профессор Викторов. Нет на свете мужчины, у которого от этих слов не бросится в кровь адреналин — будь он бенедиктинский монах или преподаватель в современном вузе. И все же влюбленная студентка — далеко не самое страшное, с чем преподавателю приходится сталкиваться, уж ему ли не знать… Тут до него дошло:
— Погодите. Уж не хотите ли вы сказать, что вы все это сделали из любви?
— Я не знаю. Может быть, от злости. — Фролова повела головой, отбрасывая волосы за плечи. Светлые глаза смотрели дерзко, щеки порозовели. — Я так вас любила... я все делала, чтобы... чтобы вы это поняли. А вы меня совсем не замечали. Я первая вам давала понять, а вы как бы ничего не видели. Я думала, я умру. А потом захотела вам отомстить. Ну, или не отомстить, а хоть чем-то вас задеть... обратить ваше внимание...
— Вам удалось. И задеть, и обратить внимание. — Он ронял слова будто бы спокойно, хотя ни о каком спокойствии речи не шло. Ни фига себе... — И отомстить. Было бы за что, правда...
— Было бы за что? — с ледяным бешенством переспросила девица. — Вы мне жизнь поломали. Это из-за вас я с ним связалась. Вы представить не можете, я вам даже и рассказывать всего не стану...
Ни фига себе, сказал я себе. Оригинальные, однако, формы принимает девичья влюбленность в новом поколении! Положим, безответная страсть к пожилому профессору как причина крушения жизни — это не ново и не страшно. (Блин горелый, у меня могла бы быть внучка ее лет... если бы мы, а потом наши дети не тянули так долго с первым ребенком.) Ну ладно, зигонт. Новое время — новые каверзы. Где те идиллические времена, когда мстящие девы всего-навсего подкладывали преподу дохлую лягушку на кафедру... Но она, оказывается, «первая мне давала понять, а я ничего не видел». И вправду — не видел. Ну да, в мое время, если девушка при мужчине сбрасывала кофточку и оставалась в таком дезабелье, как она у меня на зачете, это могло означать только одно. Но в мое время перед этим все же говорились какие-то слова. Не то чтобы проникновенные речи, но все же... А нынче вообще не поймешь, какая мода постельная, а какая на парадный выход. И грим этот кошмарный на лицах, и прозрачные драпировки, и золотые лифчики с отверстиями — одна она, что ли, такая? Я все понимал в самом невинном смысле. Девушка раздевается — значит, ей жарко, или то, что она сняла, было верхней одеждой, которую в помещении не носят. Или она не этот случай имела в виду? А какой тогда?.. Охота была голову ломать. Может, для ее ровесника все было бы ясно, но не для меня.
Фролова тем временем сделала промежуточную паузу в повествовании о своих напряженных отношениях с Нефедовым и еще какими-то нехорошими людьми. Про эмбриоинженерию речь не шла, только про растоптанную любовь, беспорядочный секс и (обиняками) про нейрокомпьютерные игры. Прервать ее было невозможно, но Владимир Данилович как джентльмен старался не вслушиваться.
— Я сожалею о своей нечуткости, Аня, — сказал он. Не в первый раз и, вероятно, не в последний он произносил эту речь в подобных ситуациях. — Но поймите, мне и в голову не могло прийти, что молодая девушка может всерьез заинтересоваться таким старым пнем. Потом, знаете ли, я женат и жену свою люблю... Одно вам могу сказать точно: все эти разговоры о поломанной жизни через десять лет вы сами вспомните с улыбкой. Все это совершенно несерьезно. Вы молоды, привлекательны, достаточно талантливы... как я убедился... (Нет, все же в такой ситуации он до сих пор не бывал!) Что касается вчерашней истории — не хочу пока вас обнадеживать, но, возможно, последствия не будут столь
