моральное состояние самого Буданова гораздо лучше. Да, он искупил свою вину по человеческим законам, отсидев определённый срок в колонии. Думаю, что своей мученической смертью он искупил и перед Богом свою вину. Однако люди не увидели самого главного, что должно быть в подобных ситуациях, — покаяния убийцы. И отсутствие этого покаяния заставляет гореть в сердцах родственников убитой девушки огонёк мести. Который в любой момент может полыхнуть пожаром и погубить множество совсем невиновных людей.
Для меня во многом так и остались неразрешёнными вопросы, которые я задал в начале этого повествования: «Кто же такой экс-полковник Буданов Юрий Дмитриевич?» Преступник? Да. Герой? Вряд ли. Жертва? Пожалуй.
А будут ли ещё такие жертвы?
Гибель журналиста
Журналистов я не люблю. Так уж сложилось, что мне крайне редко попадались люди этой профессии объективные и порядочные. Едва ли смогу набрать десяток таких, про которых можно сказать: «Это — человек чести».
В профессии судебно-медицинского эксперта мне не повезло в том отношении, что она предполагает работу с информацией, которая многим борзописцам кажется «лакомым куском». Особенно любителям «сенсаций» и «жареных фактов». Приходилось иметь дело и с теми, кто писал о событиях, связанных с моей деятельностью, откровенную ложь. Кого-то из них удалось поставить на место через суд. но речь не об этом.
В моей профессиональной практике было одно дело, связанное с журналистом, которому я очень хотел бы помочь просто как человеку независимо от специфики его работы, будь он жив. Увы, узнал я о нём только через несколько лет после его гибели. Речь идёт о Дмитрии Юрьевиче Холодове, трагически погибшем 17 октября 1994 года на своём рабочем месте, в редакции газеты «Московский комсомолец», от взрыва самодельной бомбы, заложенной в дипломат. По свидетельству коллег, Холодов предполагал, что в дипломате, полученном в камере хранения на Казанском вокзале, находятся документы о нелегальной торговле оружием (журналист был известен публикациями о коррупции в российской армии). Смерть наступила в результате травматического шока и кровопотери.
Осень 2000 года выдалась для судебно-медицинской экспертизы Министерства обороны Российской Федерации весьма напряжённой. Только-только завершился первый этап работы в отношении погибших подводников на «Курске», началась реализация пятилетней программы по реформированию судебно- медицинской экспертизы в Министерстве обороны, стали готовиться к запланированной на конец марта следующего года большой конференции, посвящённой 100-летию первого Главного судебно-медицинского эксперта Красной Армии и Министерства обороны СССР профессора М.И. Авдеева. Иными словами, забот и задач было превеликое множество.
В такое непростое время к нам и обратился полковник юстиции B.C. Сердюков, который был председательствующим по уголовному делу № 18/137212-94 в отношении П.Я. Поповских, В.В. Морозова, К.Ю. Мирзаянца, А.М. Сороки, К.О. Барковского и А.Е. Капунцова, задержанных по подозрению в убийстве журналиста Д.Ю. Холодова. Суть его обращения — провести повторную экспертизу по материалам и объектам данного дела, так как многие специальные вопросы не были решены предыдущими экспертизами. Пришлось соглашаться, хотя поначалу у меня были большие сомнения в том, что к делу, которое имеет такой «длительный анамнез», можно ещё добавить какой-то «конструктив». Однако последующие события показали, что я волновался напрасно.
После согласования вопросов 14 ноября 2000 года было вынесено постановление о назначении комиссионной судебной экспертизы, и наша комиссия, куда вошли эксперты не только Центральной судебно-медицинской лаборатории, но и специалисты Военной академии Ракетных войск Стратегического назначения (РВСН) имени Петра Великого, а также один эксперт из Российского центра судебной медицины Министерства здравоохранения Российской Федерации, приступила к изучению материалов уголовного дела.
Первое, что обратило на себя внимание, — это ничем не прикрытое и недвусмысленное желание следствия увидеть в этом уголовном деле «военный след». Это желание было столь явно и столь велико, что ранее неожиданно «за кадром» остались весьма существенные детали совершённого преступления. Вот некоторые из них:
1. После получения травмы Д.Ю. Холодов был доставлен в больницу имени Склифосовского (до которой было 13,4 км), несмотря на то, что гораздо ближе к редакции, где произошёл взрыв, находились другие лечебные учреждения, в которых могла быть оказана не менее квалифицированная медицинская помощь (больница № 19 — 1,3 км, Боткинская больница — 7,8 км, 1 Градская больница - 8,1 км). Почему в такой неординарной ситуации человека, пострадавшего от взрыва, повезли так далеко? Тем более, что эти 13,4 км ехать надо было не по степи безлюдной, а по забитой пробками московской магистрали? Что это — врачебный формализм? Невежество? Разгильдяйство? Или.
2. От момента взрыва до момента поступления Д.Ю. Холодова в больницу прошло 50–55 минут. Почему за это время человеку, у которого взрывом был повреждён сосудисто-нервный пучок бедра, никто не удосужился выполнить процедуру, известную всем школьникам, — наложение жгута на травмированную конечность. Получается, что пострадавший просто-напросто истёк кровью. Как это возможно? На руках у врачей «Скорой помощи»? В голове такое не укладывалось.
3. Все свидетели, допрошенные по этому делу, кто был в этот момент в редакции, говорили о многочисленных вспышках в кабинете, где произошёл взрыв. Об этом же говорила и коллега Д.Ю. Холодова Екатерина Деева, которая, по её собственным словам, находилась в момент взрыва неподалеку от пострадавшего. Иными словами был не только хлопок от взрыва, но также и «последующий фейерверк» («... горящие блёстки летали по кабинету...», — показал один из свидетелей). Спрашивается, что это за такие «вычурные» профессионалы-киллеры, которые не только примитивно снарядили дипломат взрывчатым веществом (ВВ), но ещё и позаботились об «эстетической стороне вопроса»? К чему закладывать такое странное ВВ?
4. Количество повреждений, полученных Д.Ю. Холодовым, не носило характер «абсолютно смертельного» (сразу оговорюсь, в современной судебной медицине нет такого научного термина, но на уровне профессионального сленга его иногда применяют. Речь идёт о повреждениях, которые безальтернативно ведут к смертельному исходу). При надлежащем оказании медицинской помощи пострадавший не только мог, но практически обязан был остаться в живых. Почему никого не интересовал этот вопрос?
5. Предположим, что если группа обвиняемых действительно получила задание убить журналиста, то это можно было сделать тихо и незаметно (а главное, надёжно). Да так, чтобы все было завуалировано под несчастный случай или заболевание. Какой надо обладать изощрённой и болезненной фантазией, чтобы затеять шоу с передачей дипломата, летающими и горящими «блёстками», а самое главное — заложить в дипломат такой объём ВВ, который явно не обеспечивал безусловно гарантированное выполнение поставленной задачи? Слабо верилось, что профессионалы могли допустить столько промахов.
Вот такие мысли рождались у нашей комиссии при изучении представленных материалов данного уголовного дела. К тому же при изучении предшествующих экспертиз в них были выявлены грубейшие просчёты, которые сводили их выводы к откровенному абсурду.
Становилось очевидным и другое: на поставленные судом вопросы вряд ли можно было дать научно обоснованные ответы без проведения экспертных экспериментов, в том числе, и экспериментальных взрывов. К счастью, наличие в составе нашей сборной комиссии представителей Военной академии РВСН имени Петра Великого позволяло воспользоваться их материально-технической базой.
Активно приступив к работе, мы уже 19 марта 2001 года завершили первую экспертизу. Совершенно объективно её выводы оказались полным противоречием той версии, которую выстроило государственное обвинение в лице старшего прокурора отдела управления Генеральной прокуратуры РФ (на тот момент)
