бездумье.
Черный занавес медленно и бесшумно раздался в обе стороны. Теплый воздух и яркий свет пахнули из-за него. Точно сдерживаемые им, они ворвались в зал, осветили и согрели его.
Католический алтарь, украшенный золотыми треугольниками, обращенными вершинами книзу, пылал в жарком блистании многих свечей.
За престолом стояло большое распятие. Чья-то кощунственная рука по лику Спасителя мира провела краской полосы, придавшие Ему выражение страшной усмешки.
У подножия распятия стояла статуя Божией Матери. Ее лик был тоже обезображен такими же дерзкими полосами, придавшими Ей злобное и наглое выражение.
На обширном престоле лежал парчовый, золотой матрас с небольшим изголовьем. Все остальное: чаша, треугольник в золоте было как в католических алтарях.
«Вот она, черная месса», — подумала Светлана. Эта мысль сейчас же исчезла в сумраке безразличия. Она опустила глаза. Когда снова подняла их, встретила упорный взгляд Пинского. Он стоял в одежде ксендза из пурпуровой ткани и в черной круглой ермолке на голове. Его седая борода, лежавшая на груди, показалась Светлане странно похожей на бороду козла. Руки Пинского были сложены на поясе. В свете огней они казались большими и страшными.
Мальчики в красных кафтанах с капюшонами, обшитыми белым кружевом, бросали в сквозные медные курильницы с раскаленными углями пучки сухих трав. Едкий белый дым шел полосами к потолку. От него у Светланы щекотало в горле и кружилась голова.
Светлана не знала, сколько времени длилось молчаливое ожидание. Жесты мальчиков становились чаще, едкий дым гуще входил в залу и зыбкими волнами колыхался над головами.
Коротким звоном брызнул опять колокольчик и рассыпался в тишине. Орган заиграл хорал. Все пели в унисон. Светлана не разбирала слов.
К алтарю из-за стены медленно подошел ксендз, одетый в обычные облачения… Он говорил по- французски, с той обычной интонацией, как говорят ксендзы во время службы. Светлана слушала напевные, слегка носовые звуки его голоса:
— Maitre des esclandres, dispensateur des bienfaits du crime, intendant des somptueux peches et des grands vices, Satan, c’est toi gue nous adorons, dieu logigue, dieu juste! [14]
Хор запел:
— Gloria in profundis Satani! In profundis Satani gloria! [15]
Только смолкли отзвуки хора, ксендз снова забормотал свою страшную молитву.
В зале загорелись огни. Стали отчетливо видны по стенам каббалистические знаки древних письмен. Но Светлана не глядела на них. Точно стремительный мутный поток подхватил ее и нес к неизбежному.
Хор гремел с нараставшим возбуждением. Возгласы неутоленной страсти врывались в стройные звуки. Кто-то сзади Светланы истерично смеялся, кто-то рыдал, громко всхлипывая. Уже нельзя было разобрать слов. Точно буря, гремел орган. Ксендз, размахивая руками, говорил заклинания. Неподвижно стоял, напряженно глядя на Светлану, Пинский.
Перед алтарем появилась старуха. На ее рыже-сивых космах волос, на затылке, едва держалась старомодная, смятая, грязная шляпа. Платье темными складками окутывало ее фигуру. Она показалась Светлане ведьмой. Костлявыми руками она оттолкнула мальчика, прислуживавшего ксендзу, и гнусавя провозгласила:
— Introibo ad altarem dei nostri Satanis [16].
Светлана увидела ее черную тень на блеске золотого с красным алтаря. Она почти теряла сознание.
«Теперь? — мысленно спрашивала она Пинского. — Пора?..» Она беззвучно шептала какие-то латинские слова и уже не знала сама, повторяла ли она раньше заученные у Пинского, или это он сейчас внушал ей новые, непонятные молитвы. Ею овладевал экстаз. Дикие возгласы, вопли, рыдания и крики, раздававшиеся позади, не пугали ее. Ей не было стыдно. Ей казалось, что она поднимается на недосягаемую вышину, где все можно, все позволено.
Она схватила обеими руками ворот своего легкого платья.
«Да? — мысленно спросила она. — Уже?» — И она резким движением разорвала платье сверху донизу. Сидевшие рядом с нею женщины бросились на нее и сорвали с нее рубашку. Светлана уже ничего не видела.
Обнаженная, оставляя за собою, точно белую пену, лоскутья одежды, она поднималась к алтарю. Гордо закинув голову, выгнув вперед грудь с молодыми розовыми сосцами, прекрасная и стройная, как молодая богиня, она остановилась позади ксендза. Ксендз медленно повернулся к ней. Светлана на миг опустила глаза и снова подняла их. В темной бронзе бритого лица, в прямом и тонком носе, в сухо сжатых губах она узнала знакомые черты своего таинственного жениха и учителя, спутника ночных полетов.
— Quid velis? [17] — строго спросил ее ксендз.
Светлана пробормотала давно готовую, заученную фразу:
— Ad sacrificium offerre corpus meum [18].
Ксендз отошел от престола, давая Светлане дорогу. Светлана подошла к золотому матрасу, перекинула ногу на престол и легла, положив голову на подушку и спустив ноги от колен вдоль престола.
Ей казалось, что она встретит раскаленный уголь костра, но ее тело погрузилось в теплую мягкость нагретого шелка. Все плыло у нее перед глазами. Она ничего не видела. Ощутила на мгновение холод золотого круга чаши на животе. Слышала звуки органа, пение гимнов, бормотание молитв Сатане. Ксендз припадал на одно колено перед нею, лежащею на престоле, и целовал то ее вытянутую вдоль тела руку, то грудь, то живот, то ногу. Светлана приоткрыла глаза.
Ксендз распахнул одеяние и достал облатку, которою причащаются католики. Облатка была черная. Светлана заметила, что одежды ксендза были надеты на голое тело.
Ксендз повернулся к собранию и воскликнул звенящим от возбуждения голосом:
— Suscipe, sancte pater, hostiam hanc! [19]
Чей-то дикий, нечеловеческий голос произнес за престолом:
— Accipe etiam sanguinem nostrum! [20]
Светлана почувствовала мучительное прикосновение. Она вздрогнула и сцепила зубы. В зале воцарилась томящая тишина. Острая, жгучая боль пронзила тело Светланы.
Резко прозвенел колокольчик.
Светлана вскрикнула и потеряла сознание.
В зале играл орган. Бывшие в ней с дикими воплями кинулись к алтарю. Иные ползли на четвереньках. Быстро гасли свечи… В темноте слышались крики, визги, треск разрываемых одежд, поцелуи и стоны.
Светлана очнулась. Сквозь сомкнутые веки она ощущала дневной свет. Она лежала на чем-то жестком, от чего неприятно пахло. Не открывая глаз, она ощупала себя. Она сама была одета в какое-то платье из жесткой, непривычной ей материи. Светлана медленно открыла глаза. Испуганно осмотрелась, ничего не понимая. Она лежала на широкой деревянной постели, одетая в чужое, серое, грязное платье. Перед нею были стена и два небольших окна, с прилипшими к стеклам желтоватыми холщовыми шторами. За окнами начинался день. В комнате было холодно. Стены, оклеенные грязными, заплеванными обоями, казались сырыми. На одной, над комодом, висело запотелое длинное зеркало, на другой плохая, засиженная мухами олеография: тирольский пастух и рядом большой плакат, изображающий океанский пароход: Norddeutscher Lloyd. На когда-то крашенном желтой охрой полу протянулась дорожка из пестрых лоскутков. На простом соломенном стуле были небрежно брошены ее панталоны, чулки, скомканное непромокаемое пальто и синяя шапочка.
Обстановка жидовской гостиницы, «номеров для приезжающих» в городском предместье.
Светлана посмотрела на свои жалобно висевшие на стуле чулки, с потемневшими, жухлыми от высохшей грязи носками, и сразу вспомнила все.
