Она гадливо поежилась. Ощутила синяки на плечах и груди. Почувствовала себя грязной, захватанной чужими мужскими руками.
Дверь, одностворчатая, деревянная, с облупившейся, пожелтелой краской, с грубым железным замком, была притворена. В щель, должно быть из коридора, тянуло холодным и противным запахом дешевых номеров.
Светлана села на постели. Привычным движением она поправила волосы и заплакала.
«Невеста Сатаны… Вот оно, пробуждение после брачной ночи». Плач перешел в рыдания. Точно пелена спала с ее глаз. Она все поняла. Куда она теперь пойдет, к кому явится, вся грязная, опозоренная, мерзкая самой себе? Она до крови закусила губы, чтобы подавить стон, и стала поспешно обуваться. Чулки терли ноги. Башмаки были сыры и грязны. Светлана надела пальто и шапочку, взяла сумочку. Она не знала, куда пойдет и что будет делать. Хотелось одного: как можно скорее уйти из этого грязного притона.
Она заглянула в щель у двери. Недлинный коридор с некрашенным деревянным полом и дорожкой из лоскутков упирался с одной стороны в коричневую дверь с задвижкой и прорезом в виде сердца, откуда тянуло нудной вонью, с другой была обитая рваной клеенкой выходная дверь с веревочным блоком. К блоку был привязан кирпич. В коридоре никого не было. Светлана неслышно скользнула за дверь и побежала по коридору. Тяжело распахнулась дверь с блоком, и Светлана вышла на улицу.
Ночная буря, дождь и снег прекратились. Было тихое, туманное утро. Морозило. Выпавший за ночь мокрый снег подмерз и покрылся льдистой хрустящей коркой. Улица была узкая, пустынная. Она легким изгибом спускалась, должно быть, к реке. Шаги редких прохожих оставили глубокие следы на снегу. Две колеи переплетались по белой глади. Кругом заборы, пустыри, огороды, узкие ряды берез и ив, редкие жидовские хаты.
Наискось в деревянном, побольше других, доме с мезонином, в нижнем, подвальном, этаже светились желтыми огнями два окна. Над узкой дверью висела вывеска: «Sklepspozuwczy» — и пониже: «Icek Samowar». На ставнях были прибиты жестянки реклам: «Czcklad Wedel», желтый куб «Maggi», изображение пестрого мыла «Radion». Дверь в лавочку была приоткрыта. Из нее на улицу клубился пар.
Эта лавочка почему-то привлекла внимание Светланы.
«Да, конечно», — подумала она и перебежала через улицу к лавочке.
В окнах, не особенно аппетитно, лежали длинные, витые, мучные булки, стояли корзины с картофелем, лежала в кадке глыба желтого масла и пирамидой были сложены шоколадные плитки в засиженных мухами пыльных обертках.
Три ступеньки вниз, мимо веревок, ремней, пахнущих дегтем, и извощичьих кнутов с малиновыми в блестящей коре рукоятками. На исщербленном, изрезанном, темном прилавке старинные весы с медными чашками на длинных цепочках с железным коромыслом, чугунные гири, пахучие ящики с копчеными селедками и ящики с гвоздями. За прилавком еврей в черном пальто с потертым, широким, до плеч, лохматым бараньим воротом, с черной узкой бородой, в шапке. Как только Светлана посмотрела на него, ей все стало ясно. Она уже знала, за чем пришла, и знала, что ей осталось сделать.
Другого выхода нет. Для этого у нее еще достаточно гордости.
— Цо пани потшебуе?
Острые темные глаза безразлично смотрели в темно-синий огонь глаз Светланы. Ее смятая голубая шапочка и точно изжеванный impermeable не удивляли жида. Это его не касается. Он готов служить всем, что есть у него в лавочке, и даже больше. Если чего нет, он достанет. От керосиновой лампы под жестяным плоским абажуром на его голову и воротник льется теплый, желтый свет.
Плоское, языком, пламя в стекле раздражает Светлану, мешает тому решительному и важному, что совершается в ее душе.
— Чи пан ма папьеру листового, коперты и значек почтовы?
Светлана удивляется, как спокойно и естественно звучит ее голос.
— Проше бардзо.
— И атрамэнт есть?
— Но для чего не. Знайдется и атрамэнт.
— Чи могла бым написать у пана лист?
— Проше вэйст. Таки лист пани напишэ, же навэт самэму цесажови альбо презыдентови послать можна.
Жид сбросил с края прилавка толстого полосатого серого кота, расстелил, чтобы щели прилавка не мешали писать, старый номер газеты, подвинул Светлане просиженный соломенный стул и подал баночку с чернилами, перо, бумагу, конверт и марку. Сам деликатно отошел в темный угол лавки.
Светлана наклеила марку, быстро написала адрес Ядринцева и стала писать записку. Заметила, что чернила красные. «Как странно. Точно кровью». Она писала уверенно, без колебаний, без обращения: к Владимиру. Это ведь не ему, это всем… Это будет единственное объяснение.
Подняла голову, посмотрела на жида. Спросила по-польски:
— Почтовый ящик далеко?
— Внизу у реки.
Все стало ясно Светлане. Тем лучше. Писала большими прямыми, четкими, тонкими, женскими буквами:
«Жить не хочу. Замуж не выйду. Иду к моему настоящему любовнику, Сатане».
Ни слова больше. Ни подписи… Больше не надо ничего…
Письмо глухо ударилось о дно пустого железного ящика. Река была внизу, неподалеку, под песчано- глинистым обрывом. Она была прикрыта густым слоем тумана.
Светлана спустилась к самому берегу. У глины, изрезанной прибоем, стыла черная вода. Легкий пар поднимался от нее и сливался с туманным покровом.
Ноги Светланы в легких серых туфельках и чулках застыли, когда она вошла в воду. Заледеневшим ногам вода показалась теплой. Остановилась. Перед нею тихо колебался туман. Беспредельной и бескрайной казалась река.
«Поднять руки. Сложить ладонями вместе и развести… А вдруг полечу?.. К небу?.. Нет, к небу не полечу… In profundis! Gloria in profundis Satani! [21]
Ступила еще два шага…
«In pro-fun-dis!»
Захватило дух ледяным, тяжким холодом. Было противно прикосновение тяжело намокшего белья. Сцепив зубы, Светлана заставила себя сделать еще шаг.
Вода подступила по пояс. Туман застилал глаза. Ужас мертвыми белыми глазами заглянул в душу Светланы.
«Назад… Назад… Что я?.. Жить… Жить! Во что бы то ни стало жить», — молнией пронеслось в голове. Светлана хотела повернуться. Ноги скользнули вниз по илистой глине. Она взмахнула руками и сразу ушла в воду по шею.
— Спасите… Спасите!.. — крикнула она.
Туман точно ватной подушкой прикрыл ей горло. Глухим и неслышным показался ей ее крик. Она быстро перебрала ногами, ноги нигде не находили упора. Пальто путалось вокруг колен. Холодная вода подступила к глазам и сомкнулась над головой. Светлана дернулась всем телом и на секунду вынырнула. Белое лицо было искажено мукой. На намокших, облепивших затылок коротких волосах нелепым темным пятном еще держалась смятая шапочка. Теперь вода сняла ее, и она медленно, не колышась, поплыла, исчезая в тумане. Голова опять исчезла под водой. Один миг были видны руки с судорожно растопыренными тонкими пальцами… Потом исчезли…
Под покровом тумана река тихо, без шелеста, без всплеска, неслышно несла свои воды, точно испуганная тем, что случилось. Казалось, она стремилась уйти подальше от того места, где, свернувшись безобразным комком, в густом иле, между скользких коряг и водорослей, лежала невеста Сатаны.
Тамара Дмитриевна ходила по комнате взад и вперед. Металась как зверь в клетке. Чувствовала, что со Светланой должно случиться что-то ужасное. Сердце ее мучительно билось. Что делать? Куда бежать?
