Спустился туман, и ранние наступили сумерки. В серых пеленах, как тени, ходили люди. Трамваи непрерывно звонили, и часто гудели автомобили, звуками прокладывая себе путь. Уже с трех часов по городу были зажжены фонари и засветились огнями окна домов и магазинов. Город жил полною жизнью, кричал, звонил, трубил и гудел в море тумана. Как всегда, вспыхивали вывески электрических реклам, у кафе суетились лакеи и служанки, и жизнь шла, равнодушная ко всему, мимо чужого горя.
Владимир не сразу и не скоро разузнал адрес Пинского. Когда он вышел на окраину города, стало темно. На пустынной улице не горели фонари и Владимир долго бродил, отыскивая нужный ему номер. Скорее догадался, чем узнал, где дом Пинского, и резко позвонил у калитки. Никакого движения не было в доме, нигде сквозь щели ставен не показалось света… Владимир продолжал звонить. Хотя бы скандалом, он заставит открыть ему двери, он узнает все о Светлане и, если надо, убьет Пинского.
Когда Владимир брал отцовский револьвер, старый, тяжелый Смит-Вессон, он решил просто и сразу убить Пинского, как несомненного виновника гибели Светланы. Теперь, стоя у калитки его дома, Владимир не ощущал в себе этой первоначальной решимости. Были уже колебания. Сначала надо убедиться, будет ли с ним говорить сам Пинский. Ведь Пинского он никогда не видел в глаза. Знал только, что Пинский очень старый… Но ведь и другой старик может оказаться в доме. Не убить бы другого, невинного. Надо раньше спросить, показать записку Светланы, выяснить, что все это значит, а потом уж стрелять. Стрелять, пулю за пулей… Упадет — палить и в лежачего, пока не сдохнет.
Опустив правую руку в карман пальто и сжимая в ней рукоятку револьвера, Владимир продолжал левой рукою дергать звонок. Внезапно почувствовал, что за калиткой кто-то есть. Он не слышал шагов, хотя по подмерзлому хрусткому снегу шаги должны были быть слышны. Он только ощутил чье-то присутствие за толстыми темными досками и ему стало страшно. Он выпустил звонок. Лишь только затихло его противное глухое дребезжание, тяжелая высокая калитка медленно и бесшумно раскрылась, и в туманном сумраке сада, на белом снегу, наметилась фигура невысокого человека в маленькой черной шапочке, в широкой шубе с большим меховым воротником. Острый взгляд бесцветных глубоких глаз впился во Владимира. Владимир разглядел острую седую бороду. Он сразу так растерялся, что, ничего не спрашивая, стоял против старика. Так продолжалось несколько мгновений; Владимир не мог оправиться и терялся все больше. Старик ясно и внятно сказал по-русски:
— Вы Владимир Ядринцев… Вы пришли убить меня…
Он помолчал немного, точно ожидая подтверждения или протеста со стороны Владимира, но Владимир по-прежнему растерянно молчал.
— Отдайте ваш револьвер, — приказал старик.
Владимир медленным и деревянным движением, точно у него затекла в кармане рука, достал из кармана пальто револьвер и подал его, держа дулом вниз, старику.
Калитка так же медленно и бесшумно закрылась. Было слышно, как визгнул на морозе тяжелый, железный засов.
Владимир повернулся от калитки. Казалось, прошло всего несколько минут, что он пришел сюда, а кругом уже стояла черная ночь. Сады и заборы на противоположной стороне улицы были едва приметны.
Владимир позабыл, откуда и как он пришел. Он двинулся теперь наобум вдоль по улице. Улица становилась пустыннее. Показалась какая-то площадь. Высокие деревья неподвижно темнели кругом. «Куда я иду?» — подумал Владимир. Он повернул назад. Три улицы острым углом сходились к нему, и он не знал, по которой ему идти. Он пошел по средней, свернул налево, опять налево… Заблудился… На лбу выступила испарина. Шерстяной шарф давил шею. Стало страшно. Кругом не было никого. По сторонам тянулись высокие заборы и сады. Обледенелая деревянная панель была под ногами… Владимир не узнавал места.
— С нами крестная сила, — прошептал он, потом снял шапку с намокших волос и перекрестился. Вдруг неясно услышал шум города. Где-то проблеял рожок автомобиля. Владимир пошел в ту сторону, по середине улицы, по снегу. Шел, торопился, скользил и спотыкался. Ему казалось, что прошла целая вечность с той минуты, что он стоял перед стариком. Да и стоял ли? Не был ли это сон? Не померещилось ли ему? Он ощупал карман, где лежал револьвер… Нет… В кармане было пусто. Зря пропал старый отцовский Смит-Вессон. Мысли о Светлане, боль и скорбь, отчаяние и злоба куда-то отошли. Его все сильнее охватывал мерзкий, липкий, подлый, тупой, животный страх за самого себя. Стало казаться, что старый Пинский заворожил его. Так вот и будет ходить без конца по прикрытому туманом городу. Никогда не найдет дорогу домой. Никогда не выйдет из лабиринта маленьких темных уличек и переулков. Владимир стал читать молитвы. Он снимал теплую шапку и часто крестился.
Вдали показались огни большой улицы. Прогудел трамвай, сверкнул огнями стекол. Большой номер выявился вверху — двадцать пятый…
Владимир с облегчением вздохнул и пустился бегом к остановке трамвая.
Был восьмой час вечера на исходе, когда Владимир, усталый и весь разбитый, добрался до дома Подбельского. Хозяина еще не было, но кабинет его был полон людей. На тахте сидели Тамара Дмитриевна, Ольга и Глеб, старый Ядринцев стоял у камина.
— Ну что?.. Нашли мою Лану? — повернулась Тамара Дмитриевна к Владимиру, в расстегнутом теплом пальто и в шерстяном шарфе, висящем на шее, со спутанными мокрыми волосами, вошедшему в кабинет.
Голос Тамары Дмитриевны стал низок и хриповат, странно напоминая хриплое от куренья контральто Светланы. Лицо ее было бело. За этот день она сразу постарела на несколько лет. Владимир начал рассказывать о своей встрече с Пинским. Тамара Дмитриевна перебила его.
— Значит, ничего? — сказала она, закрыв лицо руками.
В эту минуту в кабинет вошел сам Подбельский. За ним шел незнакомый человек лет тридцати. Он был высокого роста, красивый, стройный, худощавый. Мягкие светло-русые волосы были густы, и ясные голубые глаза смотрели твердо и прямо. Он был хорошо одет в штатское платье, только не того преувеличенно модного покроя, как носили в городе. Все на нем было просто, строго и удобно, как носят американцы.
Подбельский и незнакомец, сделавший при входе только общий поклон, прошли к письменному столу в глубь кабинета. Подбельского встретили молящие глаза Тамары Дмитриевны. Он невольно опустил свои.
— Ничего не удалось узнать?
— Мы с моим другом… он очень ловкий и опытный человек… — сказал Подбельский, — были везде. Были в морге, во всех больницах, в полицейских комиссариатах, в речной полиции, на железнодорожных вокзалах… Панны Светланы, ни живой, ни мертвой, мы нигде не нашли… Мы были даже у ясновидящей. Она нам сказала: «Не ищите девушку… Она погибла».
Тамара Дмитриевна опустила голову на плечо Ольги и залилась слезами. Ольга брала ее руки, гладила их и тихо целовала.
— Нет… — наконец сквозь слезы, с трудом вымолвила Тамара Дмитриевна. — Не могу я больше… Мне слишком тяжело… Я лучше поеду домой.
Она через силу поднялась с тахты. Ноги ее не держали. Ольга тоже встала, поддерживая ее.
— Я поеду с вами, — сказала Ольга. — Глеб, ты потом приезжай за мной.
Они вышли. Хозяин пошел их проводить. Владимир продолжал стоять посередине кабинета, все еще в пальто и шарфе. Он ерошил спутанные волосы и дико озирался.
Когда Подбельский вернулся, Владимир тупо посмотрел на него, потом на отца и вдруг закричал:
— Господи! Что же это? Мне остается только застрелиться. Папа!.. Папочка!.. Что же мне делать? — И он глухо и некрасиво, как плачут мужчины, зарыдал. — Не уберег я Светланы…
Старый Ядринцев подошел к сыну и положил ему руку на голову.
— Володя, — тихо и ласково сказал он, — вспомни, что у тебя есть мать… сестра… Меня, старика, пожалей.
— Вспомните также, что есть еще Россия, — твердо, но сердечно сказал незнакомец.
