немолодой человек, с очень худым лицом и горящими, воспаленными, большими глазами.
— Оставьте нас одних, — сказал он молодцам в кожаных куртках, приведшим Глеба. Его голос был глухой, надтреснутый и усталый, как ни странно, скорее приятный голос. — Курите? — спросил он Глеба.
— Нет.
— Принесите гражданину чаю… Крепкого! — крикнул он уходящим. Пока не был принесен чай, он молчал, внимательно разглядывая Глеба. — Наша беседа будет долгая, — сказал он. — Подкрепляйтесь чаем… Глеб Николаевич Вонсович?
— Да.
— Гражданин Польской Республики?
— Да… И я удивляюсь… — начал было Глеб, но допрашивавший знаком большой белой руки остановил его.
— Погодите удивляться… Вы думали, гражданин, что наша власть простирается только на русских? Вы ошибаетесь. Мы — Третий Интернационал. Наша власть всемирная. И мы достаем наших врагов, где бы они ни были…
— Вы вызвали меня для допроса. По какому поводу и по какому праву?
— О праве поговорим потом. Повод тот, что вы, очевидно, знали Светлану Сохоцкую.
— Что же из этого?
— Светлана Сохоцкая месяца два тому назад, после участия в черной мессе, покончила жизнь самоубийством. Во всяком случае она пропала и тело ее не разыскано.
— Но мне передали от нее записку… Ее рукою…
— Эта записка написана здесь… Ее передала вам в Боровом Пульхерия Кировна Корытина, наш агент-провокатор. Я говорю вам это для того, чтобы вы поняли, что и ваше Боровое вовсе не такая твердыня белогвардейщины. Мы знаем все… Мы можем все… Я вас спрашиваю: знаете ли вы, где находится бывший полковник Ядринцев, Всеволод Матвеевич, руководивший разгромом казарм N-ского стрелкового полка?
— Я не знаю Ядринцева… Вообще я ничего не знаю.
— Это как вам угодно-с. Мы знаем, что вы его знаете… Но… это ваше дело… Итак, вы утверждаете, что вы не знаете Ядринцева?
— Я вам все равно ничего не скажу.
— Посмотрим. А кто такой Белая Свитка?
Глеб молчал.
— Слушайте, — тихо и ласково заговорил допрашивающий. — Я вам гожусь в отцы… Вы мне очень симпатичны. Такие волевые, сильные люди нам особенно по душе… Ваша судьба зависит от вас самих. Так вы ничего не знаете о Белой Свитке? Хорошо… Расскажите тогда, что вы знаете о Братстве Русской Правды.
Глеб не ответил ничего. С минуту длилось молчание.
— Кушайте ваш чай. Вы совершенно напрасно не желаете мне отвечать. Нам и без того все известно. Имейте в виду, что правительства всех государств с нами и за нас. По нашему слову они выдадут кого нам угодно, и мы с ним сделаем все, что нам угодно.
— Это ложь! Вы делаете все потому, что никто не знает, что вы делаете.
— А Трайкевич?
Следователь поглаживал линейкой по белому листу бумаги, смущенный Глеб медленно отхлебывал чай. Он хотел отказаться от него, но не было сил. Начав, он со вкусом допил до конца.
— Вам дадут еще, — сказал следователь, и, когда на его звонок появился чекист, он сказал: — Подайте гражданину еще чаю.
Опять пока приносили чай следователь молча разглядывал Глеба. Лицо у следователя было худое, бритое и подергивалось частым нервным тиком. Большой нос резко делил его. Лицо было умное и принадлежало, во всяком случае, интеллигентному человеку. Это показывали и тонкие холеные руки с длинными пальцами.
— Глеб Николаевич, — тихо и как бы доверительно сказал следователь, — я предлагаю вам сделаться сексотом.
Заметив недоумение на лице Глеба, следователь добавил:
— Вам, видимо, неясно? Я вам это объясню. Немножко издалека будет мое объяснение. Но надо же, чтобы вы поняли все, что происходит, и оставили ваше совершенно напрасное упорство.
Следователь вынул объемистый кожаный портсигар и протянул его Глебу. Глеб отказался. Следователь медленно, со вкусом раскурил папиросу, пустил дым кверху, посмотрел, как он стал ложиться сизыми четкими полосами над головою Глеба, задумался, потом начал говорить ровным голосом, точно читая какую-то давно затверженную лекцию.
— Вся беда русской эмиграции в том, что эмиграция упорно не желает ни понять, ни оценить по достоинству советской власти.
— Она давно поняла и оценила ее так, как того большевики заслуживают, — прервал Глеб.
Кустистые седые брови следователя поднялись кверху, но он, ничего не возражая, продолжал:
— Эмиграция мечтает о какой-то интервенции. Кто-то ей поможет. Европа возьмется за русский коммунизм и сотрет его в порошок.
— Как стер его Китай, — вставил Глеб.
Следователь невозмутимо продолжал:
— Русского коммунизма нет. Коммунизм всемирен, он интернационален. Тот Коминтерн, который находится в Москве, распространяет и распространит свою власть на весь мир. Народы Европы трепещут перед нашим Союзом Социалистических Республик, и они исполнят все, что мы ни потребуем. Мы отлично знаем, что они боятся не нашей Красной армии, не наших военачальников, даже не нашей агитации и смелой пропаганды борьбы и насилия над капиталом. Впрочем, отчасти они боятся и всего этого. Боятся и красной армии, потому что, как ни плоха она, — вы видите, мы не заблуждаемся, не строим иллюзий и признаем свои недостатки, — но она единственная в Европе армия, могущая воевать. Они боятся и наших красных маршалов, боятся и пропаганды… Как не боятся ее? Она всюду. В любом дансинге она идет за танцами. Она кривляется в любом фильме. На нас и ради нас работают, сами часто того не замечая, лучшие артисты экрана, его «звезды». Ломается ли американский жид Чарли Чаплин, вращает ли глазами прекрасная украинка Пола Негри, играет ли благородного великого князя Мозжухин — за их спиною, даже незаметно для них, сквозит наша пропаганда. Мы показываем толпе то, чего она не знает и знать не должна. Мы в толпу на экране пустили королей и императоров, мы в «Бен-Гуре» и в «Царе Царей» пустили в толпу самого Бога. Мы все это демократизировали, опошлили и показали, что ничего нет в мире высокого и святого. Как тут не бояться?.. Но не это все главное и основное. Это все-таки прямо и непосредственно по черепу их не бьет. Они боятся нас по другой причине. В нашем союзе социалистических республик мы довели гений человеческий и изобретательность его до высочайших степеней… Но только гений разрушения. Наши академики и профессора, те самые, что при ином режиме сидели бы всю жизнь над пробирками в своих лабораториях, изобретая какие-нибудь новые прививки для облегчения страждущего человечества, теперь изобретают и изобрели для нас самые смертельные, убийственные газы, и мы их — эти орудия истребления людей — демократизировали. Как же нас не бояться? Возьмите в руки этот инструмент. — Следователь достал из угла комнаты какой-то довольно сложный прибор, оканчивающийся как бы стальным сверлом, дюйма полтора в поперечнике, и подал его Глебу. — Не бойтесь. Он вас не убьет. Вы инженер, вы сразу поймете, что это за штука. Он называется «совбур». Остряки у нас придумали это словечко для «советского буржуя», но это просто «советский бур». Бур для бурения канала. На нем клеймо и штемпель Гомзы, государственных объединенных машиностроительных заводов. Вы видите на нем совсем такой конец, как у бура, употребляемого для бурения артезианских колодцев, только острее и мощнее: если нужно, и сталь и железо просверлит. Его особенность — подвижная головка, могущая изменять направление канала — вверх, вниз, направо, налево, куда угодно. Как видите, здесь есть два приспособления вроде счетчика или манометра. Одно показывает в метрах, как далеко прошел бур, другое указывает по компасу его направление. Вы можете его поставить в землю и пустить в ход. Когда он
