— Я и есть особенный. Каждый божий день, когда не похож на тебя или
Старик Байрон выпучил глаза.
— Ты мне еще больше стал не по нутру.
— Ну и славно. — Лютер улыбнулся, сел на корточки рядом с Байроном. — Сдается мне, ты выживешь, старый хрен. Ты сядешь на поезд, приедешь обратно в Талсу. Ясно? А когда слезешь с поезда, сразу же дотрюхаешь до Дымаря и скажешь ему, что ты меня упустил. И еще ты ему скажешь, что теперь это все равно, потому как ему больше не стоит меня искать. — Лютер наклонился к нему. — Скажешь Дымарю, что я сам приду за ним. — Он ударил его по щеке. — Я возвращаюсь домой, Старик Байрон. Передашь это Дымарю. А если не передашь… — Лютер пожал плечами. — Тогда я скажу ему сам.
Он встал, прошел по битому стеклу, вылез через витрину. Он так и не оглянулся на Старика Байрона. Он знал, что покончил с тем, во что раньше верил, с чем мирился.
Сколли-сквер. Корт-сквер. Норт-Энд. Ньюспейпер-роу. Роксбери-кроссинг. Поупс-хилл. Кодмен-сквер, Эгглстон-сквер. Вызовы поступали со всего города, но больше всего — с участка Томаса Коглина. Южный Бостон просто взорвался.
Разбушевавшиеся толпы опустошили магазины вдоль Бродвея и выбросили из них товары на улицу. Не растащили, а именно выбросили; Томас не видел в этом никакой логики. От гавани до Эндрю-сквер, от канала Форт-пойнт до Фаррагут-роуд не осталось ни одного целого стекла ни в одном магазине. Такая же судьба постигла сотни жилых домов. На Ист-Бродвей и Вест-Бродвей стекся весь сброд, десять тысяч, и это число все растет. «Изнасилования. До чего мы дожили, — думал Томас, стиснув зубы, — изнасилования на людях».
А вызовы всё шли.
Управляющего ресторана «Малли» избили до потери сознания. Бедняга теперь в Хеймаркетской больнице. На Бродвее какие-то весельчаки протаранили угнанным автомобилем витрину пекарни «О’Доннелл». Но этого им показалось мало, и они ее спалили, обратив в золу семнадцатилетние мечты Деклана О’Доннелла. Молочная лавка Бадника уничтожена. Заведение Коннора и О’Кифа обращено в пепел. И так по всему Бродвею: галантереи, ателье, ломбарды, продуктовые, даже магазин велосипедов — все погибло.
Мальчишки и девчонки, куда моложе Джо, швыряли камни с крыши рынка Мохикан, а те немногочисленные сотрудники, которых Томас мог себе позволить туда послать, не решались стрелять по детям.
И самое недавнее сообщение: трамвай, полный людей, застрял на углу Бродвея и Дорчестер-стрит, потому что перекресток оказался завален барахлом. Толпа все добавляла к этой куче всевозможные коробки, бочки, матрасы, а потом кто-то принес бензин и спички. Пассажирам и водителю пришлось спасаться бегством, но большинство из них пострадали, когда хулиганы ворвались в трамвай, отрывая сиденья от металлических креплений и швыряя их в окна.
Откуда такая страсть к битому стеклу? Вот что хотелось бы понять Томасу. Как остановить это безумие? В его распоряжении лишь двадцать два полицейских, почти все из них — сержанты и лейтенанты, почти всем далеко за сорок. Плюс еще отряд никчемных перепуганных добровольцев.
— Капитан Коглин?
Он поднял глаза на Майка Эйгена, недавно произведенного в сержанты. Тот стоял в дверях.
— Господи, сержант, ну что еще?
— Кто-то послал парковую полицию?[82] патрулировать Юг.
Томас поднялся:
— Мне никто не сообщил.
— Не знаю, откуда пришел приказ, капитан, но только они заблокированы.
— Что?
Эйген кивнул:
— У церкви Святого Августина. И они падают один за другим.
— В них стреляют?
— Их забрасывают камнями.
Его собратьев-полицейских закидывают камнями возле храма. На его участке.
Томас Коглин сам не понял, что опрокинул стол, пока не услышал грохот. Сержант Эйген отступил на шаг назад.
— Хватит, — произнес Томас. — Хватит, клянусь богом.
Он потянулся к поясу с кобурой, достал коробку патронов тридцать второго калибра, засунул в карман. Нашел еще коробку патронов для дробовика, положил ее в другой карман. Поднял взгляд на сержанта Эйгена:
— Собрать всех, кто еще держится на ногах в этом склепе. Мы отправляемся драться. — Томас поднял брови. — И драка будет нешуточная.
Эйген лихо отдал ему честь, расплывшись в улыбке.
Снимая дробовик с полки над картотечным шкафом, Томас поймал себя на том, что улыбается в ответ.
— Давай живо, сынок.
Эйген выбежал; Томас зарядил дробовик; ему всегда нравилось щелканье, с которым патроны входят в магазин. На полу валялась фотография Дэнни, сделанная в тот день, когда он окончил полицейскую школу. Томас сам тогда прикалывал значок к его груди. Любимая фотография.
Он наступил на нее, с удовлетворением услышав, как хрустнуло стекло.
— Не хочешь защищать наш город, парень? Отлично. Тогда этим займусь я.
Когда они вышли из патрульных машин возле Святого Августина, толпа развернулась к ним. Томасу отсюда было видно, как парковые копы стараются оттеснить толпу, но они были все в крови, и груды камней на ступенях из белого известняка свидетельствовали о том, что сражение полицейские проигрывают.
Томас знал, что всякая неожиданность лишает толпу уверенности, пусть на считаные секунды. Если ты успеешь воспользоваться этими секундами, то овладеешь ситуацией. А если не успеешь, то ситуация овладеет тобой.
Он вышел из машины. Рядом воришка Фил Сканлон рассмеялся:
— Ну, капитан Ког…
Прикладом дробовика Томас разбил ему лицо. Воришка Фил рухнул, как лошадь с простреленной головой. Томас положил дуло дробовика на плечо стоявшего рядом бандюги, Спаркса Набалдашника. Дернул дулом вверх, выстрелил, и Набалдашник оглох на левое ухо, пошатнулся, глаза у него тут же заволокло, и Томас приказал Эйгену:
— Доверши церемонию, сержант.
Эйген ударил Спаркса Набалдашника револьвером в лицо, и больше Спаркс в тот вечер никак себя не проявлял.
Коглин направил дробовик в землю и выстрелил. Толпа подалась назад.
— Я капитан Томас Коглин, — провозгласил он и наступил Филу на лодыжку.
Не услышав звука, которого добивался, повторил процедуру. На сей раз донесся приятнейший хруст кости и предсказуемый взвизг. Томас махнул рукой, и одиннадцать человек, которых он сумел собрать, рассредоточились вдоль края толпы.
— Я капитан Томас Коглин, — повторил он, — и не надейтесь — мы намерены пролить кровь. — Он обвел глазами толпу. — Вашу кровь. — Он повернулся к парковой полиции; тех оставалось десятеро, и они будто съежились. — Оружие к бою, или вы больше не стражи порядка.
Парковая полиция вскинула оружие, и толпа отступила.
— Цельсь! — выкрикнул Томас.
