сломана, хотя вся левая половина лица одновременно и горела, и онемела, и из нее капала кровь. Я поднялся на колени, и в голове моей разорвалась начиненная гвоздями бомба. Все, что не находилось непосредственно передо мной, поглотила тьма. Пол заходил ходуном.
Кто-то помог мне встать, затем толкнул меня к стене, а кто-то еще засмеялся. Третий человек (он стоял подальше) сказал:
— Давай его сюда.
— Не думаю, что он может ходить.
— Ну, тогда тащи его.
Чьи-то пальцы как тисками сжали сзади мою шею, и меня провели в то, что когда-то было гостиной. Тьма отступила, и я смог разглядеть маленький камин — полку с него отодрали, вероятно пустив на дрова. Я уже однажды был здесь — когда Брайан Коуэн провел нас, таких же, как он, шестнадцатилетних пацанов, устроить налет на запасы спиртного, хранившиеся у его отца. Тогда под окном стоял диван. Сейчас на этом месте стояла унесенная из какого-то парка скамейка, а на ней сидел человек. Он смотрел на меня. Меня кинули на диван напротив него — загаженное оранжевое нечто, вонявшее, как мусорный бак за рестораном «Красный лобстер».
— Блевать будешь?
— Мне и самому это интересно, — ответил я.
— Я велел ему остановить тебя, а не бить трубой по морде, но он немного переусердствовал.
Теперь я смог разглядеть парня с трубой — стройный, черноволосый латинос в майке и армейских брюках цвета хаки. Пожав плечами, он похлопал трубой по ладони:
— Ну ой.
— Ой, значит, — сказал я. — Я это запомню.
— Хрена лысого ты запомнишь,
С логикой не поспоришь. Я перевел взгляд с шестерки на сидевшего на скамейке босса, ожидая увидеть накачанные в тюряге мышцы, выращенную в тюряге злобу и водянистые глаза. Вместо этого обнаружилось, что он одет в желто-зеленую клетчатую рубашку, черный шерстяной свитер и песочного цвета вельветовые брюки. А на ногах у него были парусиновые туфли Vans с узором из черных и золотых квадратов. Он выглядел не как уголовник; он выглядел как учитель физики в частной школе.
Он сказал:
— Я знаю, какие у тебя друзья, и знаю, в каких заварухах ты побывал, так что запугивать тебя — дело трудное.
Надо же. А я уже от страха чуть не обосрался. Еще я был в ярости и инстинктивно запоминал каждую примету этих двух типов, одновременно думая, как бы отобрать у латиноса трубу и засунуть ему в задницу, — но страшно мне было, это точно.
— Сначала ты захочешь нас найти и отомстить — если мы оставим тебя в живых. — Он развернул пластинку жевательной резинки и отправил ее в рот.
— Тадео, дай ему полотенце, лицо вытереть.
Учитель физики вскинул бровь:
— Ага, все верно — я назвал его по имени. И знаешь почему, Патрик? Потому что ты не станешь нас искать. И знаешь, почему ты не станешь нас искать?
— Нет.
— Потому что мы очень, очень плохие парни, а ты — мягкий как говно. Может, когда-то это было и не так, но сейчас — не «когда-то». Как я слышал, бизнес твой пошел ко дну, потому что ты бросал любое дело, от которого хотя бы отдаленно попахивало проблемами. Вполне разумное решение для парня, которого подстрелили, да так, что он чуть коней не двинул. И тем не менее говорят, что у тебя теперь кишка тонка играть на нашем уровне. Ты этим больше не занимаешься, да и не хочешь заниматься.
Тадео вернулся из кухни и кинул мне пару бумажных салфеток. Я протянул руку, меня качнуло влево, а он тихо хохотнул и провел куском трубы по моей шее.
Рукой я выхватил у него трубу, а ногой в это же время изо всех сил вмазал ему по колену. Тадео упал, а я вскочил с дивана. Физик крикнул: «Эй!», навел на меня пистолет, и я застыл. Тадео задом отполз к стене. Встал, опираясь на здоровую ногу. А я так и стоял, с трубой в руке, замерев на полувзмахе. Учитель физики опустил пистолет, всем своим видом намекая, что теперь я должен опустить трубу. Я слегка кивнул. А затем резко дернул запястьем. Труба со свистом пронеслась через комнату и врезалась Тадео четко промеж бровей. Он взвизгнул и отшатнулся от стены. Из ссадины над носом сочилась кровь, заливая ему лицо. Он сделал пару шагов к центру комнаты, затем три в сторону. Еще пара шагов, и он стукнулся лбом о стену. Уперся в нее обеими руками, судорожно хватая ртом воздух.
— Ну ой, — сказал я.
Физик ткнул дулом пистолета мне в шею и прошипел:
— А теперь, мать твою, сядь и не дергайся.
В комнату вошел третий — здоровенный, шесть-четыре росту, три-восемьдесят весу. Надсадное дыхание, походка вразвалку.
— Отведи Тадео наверх, — сказал ему рыжий. — Засунь его под душ, холодной водой плесни, посмотри, нет ли у него сотрясения.
— А как я пойму, есть оно у него или нет? — спросил здоровяк.
— Я-то, блин, откуда знаю? В глаза ему посмотри или там попроси до десяти досчитать.
— И что нового ты узнаешь, если он не сможет? — спросил я.
— Я ж тебе сказал пасть завалить.
— Нет. Ты мне сказал сидеть и не дергаться, и чем дальше, тем меньше вариантов у тебя остается.
Толстяк вывел Тадео из комнаты. Тот продолжал полировать воздух перед собой, как собака, которой снится сон.
Я поднял с пола салфетки. С одной стороны они были чистыми, и этой стороной я прижал их к лицу. Когда я отнял руку, на них проявились красные пятна, причудливые, как на тесте Роршаха.
— Швы придется накладывать.
Учитель физики наклонился в мою сторону, направив пистолет мне в брюхо. У него было открытое лицо, усыпанное веснушками — такими же рыжими, как и волосы. Улыбка — фальшивая и широкая, как у актера из драмкружка, играющего роль услужливого человека.
— С чего ты взял, что вообще выйдешь отсюда живым?
— Я же сказал: чем дальше, тем меньше вариантов у тебя остается. Люди видели, как этот бомж вырвал у меня сумку. Кто-то наверняка уже вызвал копов. Соседний дом пустует, но в том, что за нами, кто-то живет, и вполне возможно, что они заметили, как Тадео съездил мне по рылу трубой. Так что раскинь мозгами, придурок, — кто бы тебе ни заплатил за то, чтобы ты доставил мне сообщение, я бы на твоем месте с этим шустрил пошустрее.
На идиота физик не походил. Если бы он хотел меня убить, то запросто всадил бы мне пару пуль в затылок, пока я корчился на полу кухни.
— Держись подальше от Хелен Маккриди. — Он присел на корточки и взглянул мне в лицо, уставив пистолет дулом в пол. — Начнешь вертеться рядом с ней или с ее дочерью, начнешь задавать вопросы, я всю твою жизнь в лоскуты порву.
— Усек, — сказал я с безмятежностью, которой не чувствовал.
— У тебя, Патрик, теперь ребенок есть. Жена. Хорошая жизнь. Вот и возвращайся к ним и не высовывайся. И мы все забудем об этом нашем разговоре.
Он встал, сделал шаг назад. Встал и я. Прошел на кухню, поднял с пола рулон салфеток, оторвал несколько. Прижал их к лицу. Он стоял в дверном проеме, глядя на меня. Пистолет он заткнул за пояс. Мой пистолет остался в ящике стола в «Дюхамел-Стэндифорд». Впрочем, пользы от него, после того как Тадео огрел меня трубой, все равно не было бы. Они бы забрали его, и остался бы я тогда и без ноутбука, и без сумки, и без ствола.
Я обернулся к нему:
— Мне придется съездить в больницу, швы наложить. Но не беспокойся, как личное оскорбление я
