эту ситуацию не рассматриваю.
— Ой, ну надо же. Правда-правда?
— Ты мне и смертью грозил, но я и это тебе прощаю.
— Какой ты культурный. — Он надул пузырь из жвачки и дал ему лопнуть.
— Но, — продолжил я, — вы сперли у меня ноутбук, а новый покупать мне не по деньгам. Может, вернете?
Он качнул головой:
— Было ваше, стало наше.
— Я хочу сказать, что это здорово ударит мне по карману, но я согласен не превращать данное обстоятельство в повод для войны. Ничего личного. Так?
— Если и не так, то «ничего личного» пока сойдет.
Я отнял руку от лица, взглянул на салфетки. Не самое приятное зрелище. Я сложил их еще раз и снова прижал к щеке, а через минуту снова осмотрел. Потом перевел взгляд на учителя физики, стоявшего в дверном проеме.
— Договорились, значит.
Я бросил окровавленные салфетки на пол, оторвал от рулона новую партию и вышел из дома.
Глава 6
Когда мы сели ужинать, Энджи через стол посмотрела на меня — глазами, в которых читалась тихая, строго контролируемая ярость. Она глядела так на меня с тех пор, как увидела мое лицо, услышала о моей поездке в больницу и убедилась, что я и вправду не собираюсь помереть от полученной травмы.
— Значит, — сказала она, вонзив вилку в листок салата, — давай с самого начала. Беатрис Маккриди сталкивается с тобой на платформе «Джей-Эф-Кей Стейшен».
— Да, мэм.
— И рассказывает, что ее развратная золовка снова где-то посеяла свою дочь.
— Хелен развратная? — спросил я. — Я как-то не заметил.
Моя жена улыбнулась. Не по-хорошему. Другой улыбкой.
— Папа?
Я взглянул на нашу дочь Габриэллу:
— Да, милая?
— Что такое «развратная»?
— Ты почему морковку не ешь?
— А почему у тебя лицо забинтовано?
— Вообще-то я каждый четверг обматываюсь бинтами.
— Не-а. — Габриэлла уставилась на меня широко распахнутыми глазами. Их она унаследовала от матери — огромные, карие. И от нее же ей достались оливкового цвета кожа, и широкий рот, и темные волосы. А от меня — кудряшки, тонкий нос и манера отвечать вопросом на вопрос.
— Кушай морковку, — сказал я снова.
— Я ее не люблю.
— На прошлой неделе любила.
— Не-а.
— Ага-ага.
Энджи опустила вилку.
— Прекратите, вы оба. Я вас предупреждаю.
— Не-а.
— Ага-ага.
— He-а.
— Ага-ага. У меня и фотографии есть.
— Не-а.
— Ага. Сейчас фотоаппарат достану, покажу.
Энджи потянулась к своему бокалу:
— Ну пожалуйста! — Она пригвоздила меня к месту взглядом своих глаз, таких же огромных, как у ее дочери. — Ради меня?
Я обернулся к Габриэлле:
— Ешь морковку.
— Ладно.
Габби воткнула вилку в кусочек моркови, засунула в рот, начала жевать. Лицо ее озарилось.
Я приподнял брови.
— Вкусно, — сказала она.
— Ну а я о чем?
Она поддела вилкой другой кусочек, начала хрумкать.
Энджи сказала:
— Четыре года на это смотрю и не понимаю, как у тебя получается.
— Древняя китайская хитрость. — Я принялся медленно и осторожно жевать крохотный кусочек куриной грудки. — Кстати, не знаю, как тебе, а мне вот лично трудновато есть, когда нельзя пользоваться левой стороной челюсти.
— Знаешь, что тут самое смешное? — По голосу Энджи я понял, что ни о чем смешном сейчас не услышу.
— Не знаю, — сказал я.
— Большинство частных сыщиков не похищают и не избивают.
— Но ходят слухи, что число таких случаев растет.
Она скривилась, и я почувствовал, что мы с ней оба мечемся мыслями и даже не представляем, что думать по поводу случившегося со мной. Когда-то мы были экспертами в этой области. Она бы швырнула мне грелку со льдом и отправилась в спортзал, ожидая, что к ее возвращению я уже буду в порядке, буду снова рваться в бой. Теперь эти дни в далеком прошлом, и сегодняшнее напоминание о них загнало каждого из нас внутрь своего защитного панциря. Ее панцирь состоял из тихой ярости и осторожного отстранения. Мой — из саркастичных шуток. Вместе мы напоминали комедианта, безуспешно пытающегося пройти курс по управлению собственными эмоциями.
— Паршиво выглядишь, — сказала она с неожиданной для меня нежностью.
— Но чувствую себя только в четыре-пять раз хуже. Честно. Я в порядке.
— Перкосета тебе надо.
— И пива.
— Их же вроде мешать нельзя.
— Я отказываюсь идти на поводу у масс. Я принял решение, и решение это — не чувствовать никакой боли.
— И как, удачно?
Я отсалютовал своим пивом:
— Миссия выполнена.
— Пап?
— Что, милая?
— Я люблю деревья.
— Я тоже их люблю, солнышко.
— Они высокие.
— Это точно.
— А ты все деревья любишь?
— До единого.
