— Я мог бы задать тебе тот же самый вопрос.
— Где
— Мы сейчас в Комкаст-сентер. А кто звонил?
— Мужик какой-то. Говорил с сильным русским акцентом. Другие идиотские вопросы будут? Он сказал, что Ефим не может до тебя дозвониться.
— Откуда у них твой номер?
— А откуда твой?
Ответа на этот вопрос у меня не было.
— Новое место встречи — железнодорожный вокзал.
— Какой?
— В Доджвилле.
— В Доджвилле? — переспросил я. Это название было мне смутно знакомо. Кажется, я встречал его на посылках, когда студентом подрабатывал на почте, но на карте найти не смог бы. — А где это вообще?
— Если верить карте, на которую я сейчас смотрю, тебе нужно выехать на Сто пятьдесят второе шоссе и двигаться на юг. Там недалеко. Они сказали, чтобы из машины вышел кто-нибудь один из вас. С крестом. Как я понимаю, крест у вас?
— Да. Он у Дре.
— Они сказали принести крест. Иначе они убьют Софи у вас на глазах. А потом убьют вас.
— А где?..
Она положила трубку.
Я спустился вниз и увидел Дре, сидящего на краю сцены.
— Место встречи изменилось.
Удивленным он не выглядел.
— Как ты и говорил.
Я пожал плечами.
— Здорово, должно быть, никогда не ошибаться?
— Значит, я произвожу именно такое впечатление?
Он уставился на меня.
— У таких, как ты, на лице написано, какие вы все из себя…
— Не моя вина, что ты просрал свою жизнь. Я тебя за это не осуждаю.
— А за что тогда ты меня осуждаешь?
— За то, что ты клеишься к шестнадцатилетней девчонке.
— Во многих культурах это считается нормальным.
— Вот и переезжай в страну с такой культурой. А здесь это означает, что ты ведешь себя как подонок. Если ты себе не нравишься, я тут ни при чем. Жизнь твоя тебе не нравится? Ты не один такой.
Он окинул ряды сидений взглядом, в котором сквозила тоска.
— В старших классах я играл на басу в группе. И довольно неплохо.
Усилием воли я заставил себя не закатывать глаза.
— Мы много кем могли бы стать, — сказал Дре. — А потом… Потом тебе приходится выбирать в жизни путь, и ты его выбираешь. И поступаешь на медицинский, понимая, что врач из тебя получится так себе. Как смириться с собственной посредственностью? Как признаться самому себе, что в жизненной гонке ты никогда не вырвешься вперед?
Я прислонился к сцене и промолчал. Вверх убегали бесконечные ряды амфитеатра. За ними на фоне темного неба виднелись кроны деревьев. Июльскими вечерами амфитеатр обычно бывал полон. Двадцать тысяч человек — и все кричат, скандируют и покачиваются в такт музыке. Кто бы отказался стоять в этот миг на сцене?
В какой-то степени я сочувствовал Дре. Кто-то — подозреваю, что его мать, — внушил ему, что он — особенный. Возможно, она повторяла ему это каждый день, несмотря на все более явные доказательства обратного. Это была ложь, но ложь с добрыми намерениями. И теперь — вот он: профессиональная карьера не задалась, сейчас он и вовсе занимается непонятно чем, и недалек тот день, когда ему будет трудно протянуть до вечера без таблеток и алкоголя.
— Знаешь, почему меня никогда не беспокоил тот факт, что я торгую детьми?
— Нет, не знаю.
— Потому что никто ничего не знает. — Он посмотрел на меня. — Думаешь, государство знает, куда пристроить детей, которые не нужны собственным родителям? Думаешь, хоть кто-нибудь это знает? Ни хрена мы не знаем. И под этим «мы» я подразумеваю нас всех. Мы ведем себя так, как будто заявились на прием, принарядившись по случаю, и надеемся, что остальные поверят, что мы и каждый день такие же красивые. Пара десятков лет такой жизни, и что потом? Ничего. Вообще ничего. Мы ничему не научились, ничего не изменили. А уже пора умирать. И наше место занимает следующее поколение таких же притворщиков. Вот и все.
Я похлопал его по спине.
— Дре, я знаю, чем тебе надо заняться. Садись писать книжки из серии «Помоги себе сам». Нам ехать надо.
— Куда?
— На вокзал. В Доджвилл.
Он спрыгнул со сцены и пошел за мной вверх по проходу.
— Патрик, у меня к тебе один вопрос.
— Какой?
— А где хоть этот гребаный Доджвилл?
Глава 22
При ближайшем рассмотрении Доджвилль оказался одним из тех крошечных городков, которые обычно принимаешь за окраинный район другого города, покрупнее, — в данном случае южной части Аттлборо. Насколько я мог судить, в нем даже светофора не было, — только милях в шести от границы Род-Айленда висел одинокий «кирпич». Под ним я остановился и слева увидел указатель на железнодорожную станцию. Я свернул со Сто пятьдесят второго шоссе и через несколько сотен ярдов действительно выехал к ней. Расположенная посреди нетронутой природы, она выглядела так, словно ее взяла и сбросила сюда некая невидимая сила. Рельсы убегали прямо в лес и терялись в зарослях красных кленов. Мы вырулили на парковку. Кроме железнодорожных путей и платформы, смотреть тут было особенно не на что — ни вокзала, чтобы укрыться от декабрьской стужи, ни автоматов с газировкой, ни туалета. Лишь пара автоматов с газетами возле лестницы, ведущей на платформу. А за ней — непроходимая чаща леса. Парковку заливал белесый свет фонарей, вокруг которых стаями мошкары кружились снежинки.
У меня завибрировал телефон. Эсэмэска.
«Пусть один вынесет крест на платформу. Второй пусть сидит в машине».
Дре вытянул шею, чтобы прочитать сообщение. Прежде чем я успел схватиться за ручку двери, он уже открыл свою и выскочил наружу.
— Я сам, — сказал он. — Я сам.
— Нет, ты…
Но он уже шагал прочь от машины. Поднявшись по невысокой лесенке на платформу, он прошел ее до середины и остановился возле самой ограничительной полосы, намалеванной ярко-желтой краской.
