когда девять лет гнева и отчаяния наконец-то закончатся. Но когда Майкл открыл дверь в этот роскошный частный номер, расположенный далеко от игорного зала клуба, и наткнулся на бесстрастный взгляд своего давнего врага, он испытал вовсе не триумф.
А отчаяние. И гнев.
Потому что даже сейчас, спустя девять лет, этот человек все еще мог обчистить Майкла как липку. Сегодня он украл у него будущее с женой.
И нельзя было позволить ему продолжать.
В его памяти Лэнгфорд всегда представал как нечто огромное — бронзовая кожа, белые зубы, громадные кулаки. Человек, который без колебаний берет то, что хочет. Человек, который походя, безжалостно рушит чужие жизни и даже не оглядывается назад.
И сейчас, почти десятилетие спустя, Лэнгфорд не изменился.
Он и сейчас выглядел таким же здоровым и крепким, как раньше, — правда, седины добавилось, но шея оставалась такой же толстой, а плечи широкими. Годы отнеслись к нему по-доброму.
Взгляд Майкла метнулся туда, где на зеленом бархате стола лежала левая ладонь врага. Он помнил, как эта рука сжимается в кулак и стучит по дереву, требуя новую колоду карт или вино, чтобы отпраздновать выигрыш. Будучи молодым человеком и только начиная учиться азартным играм, Майкл часто наблюдал за этой рукой и завидовал самообладанию Лэнгфорда.
Он сел в кресло напротив Лэнгфорда и молча посмотрел на него.
Пальцы Лэнгфорда на зеленом сукне дернулись.
— Я протестую. Твои головорезы силком притащили меня сюда глухой ночью.
— Я подумал, что на обычное приглашение ты скорее всего не отзовешься.
— И ты был прав. — Майкл ничего не ответил, и Лэнгфорд вздохнул. — Полагаю, ты позвал меня сюда, чтобы поглумиться по поводу Фальконвелла?
— Помимо всего прочего. — Майкл сунул руку в карман сюртука, вытащил доказательство рождения Томми и покрутил документ в руках.
— Должен признаться, я удивлен. Ты опустился до того, чтобы жениться на девчонке Марбери, пусть даже ради Фальконвелла? Ее никак нельзя назвать желанным призом. — Он помолчал. — Но целью. Конечно, была земля, верно? Отлично сработано. Думаю, цель оправдывает средства.
Майкл стиснул зубы — в самом начале он и сам относился к этому браку точно так же, и напоминание о том, что он был такой же скотиной, как Лэнгфорд, сильно его зацепило.
«Не делай этого». Просьба Пенелопы, ее умоляющий голос эхом прозвучал у него в голове. Он замер, трогая подушечкой большого пальца край старого документа. Майкл снова покрутил бумажный квадратик, обдумывая эти слова, вспоминая голубые глаза жены, умоляющей его стать выше этого. Лучше. Достойнее. «Я люблю тебя». Ее последнее оружие против его мести.
От любопытства Лэнгфорд стал нетерпеливым.
— Ну давай, мальчик. Что там у тебя?
Услышав это короткое, резкое требование, Майкл снова стал мальчишкой, которому едва исполнился двадцать один год, сидящим напротив человека, желающего уничтожить его. Только на этот раз власть находилась у него в руках. Шевельнув запястьем, он швырнул документ через стол.
Лэнгфорд взял его, развернул, прочитал, но глаз от него так и не оторвал.
— Откуда это у тебя?
— Может, ты и завладел моими землями, но моего могущества у тебя нет.
— Это меня уничтожит.
— Это моя сама большая надежда.
Майкл ждал, что сейчас наступит миг победы. Что он увидит на лице своего визави удивление и сожаление, что тот поднимет глаза от бумаги и признает свое поражение. Но когда Лэнгфорд все-таки встретился взглядом с Майклом, оторвавшись от пожелтевшего пергамента, в его глазах светилось нечто совсем иное.
Восхищение.
— И как долго ты ждал этой минуты?
Майкл заставил себя откинуться на спинку кресла и прикрыл глаза, скрывая изумление.
— С тех пор как ты все у меня отнял.
— С тех пор как ты все мне проиграл, — поправил его Лэнгфорд.
— Я тогда был мальчишкой, едва успевшим несколько раз сыграть в карты, — возразил Майкл, чувствуя, как разгорается его гнев. — Но это осталось в далеком прошлом. Теперь я знаю, что ты нарочно раскручивал игру. Поддавался, давал мне выигрывать до тех пор, пока я не поставил на кон все, что имел.
— Думаешь, я жульничал?
Взгляд Майкла не дрогнул.
— Я не думаю, я знаю.
Призрак улыбки, достаточный, чтобы подтвердить правоту Майкла, скользнул по губам Лэнгфорда. Он снова обратил все внимание на губительную бумагу.
— Значит, теперь тебе все известно. Ребенок — отродье мое брата, родился у дочери местного фермера. Женщина, на которой женился я, оказалась бесполезной — приданое-то большое, а вот родить она не смогла. Я заплатил той девице и взял ребенка себе. Лучше фальшивый наследник, чем никакого.
Томми всегда отличался от этого человека. Он никогда не был таким холодным, таким расчетливым. Теперь все обрело смысл, и Майкл понял, что где-то в глубине души, там, где вроде бы и места нет никаким чувствам, он испытывает сочувствие к мальчику, бывшему когда-то его другом, к мальчику, так старавшемуся стать достойным сыном своего отца. А виконт продолжал:
— Всего несколько человек, самых близких, знали, что моя жена никогда не рожала. — Он поднял документ и едва заметно усмехнулся. — Теперь я вижу, что даже им не следовало доверять.
— Может быть, они решили, что ты непорядочно поступил?
— Да ладно, — хмыкнул Лэнгфорд. — Оглянись вокруг. Ты создал это место, заново отстроил свою жизнь, восстановил состояние. Что бы ты сделал, если бы тебя заставляли отдать все это? Передать кому- то, кто пальцем о палец не ударил для их развития? Для успеха? Неужели ты хочешь мне сказать, что не сделал бы ровно того же, что и я? — Он бросил бумагу на стол. — И соврешь. У тебя точно так же нет совести, как и у меня, и вот доказательство.
Он откинулся на спинку кресла.
— Жаль, что мне достался Томми, а не ты. Из тебя получился бы отличный сын — вон как хорошо ты усвоил урок, который я тебе преподал.
Майкл с трудом удержал порыв отшатнуться, услышав намек на то, что они с Лэнгфордом похожи. Но ведь это правда. И он ненавидит себя за это.
Он перевел взгляд на бумагу на столе — почему-то казалось, что она весит тысячу тонн и одновременно ничего не весит. В ушах стоял настоящий рев — Майкл пытался осознать важность того, что сделал. Что делает.
Не догадываясь о его мыслях, Лэнгфорд сказал:
— Давай к делу. Все остальное пока у меня — все, что оставил тебе отец. Все твое прошлое. Думаешь, я не ждал от тебя ничего в этом роде? — Он сунул руку в карман сюртука и вытащил стопку бумаг. — Мы с тобой скроены из одной материи, ты и я. — Он положил бумаги на стол. — Ты все еще играешь в двадцать одно? Мое наследство против твоего.
И едва Майкл увидел их там, с расчетливой аккуратностью выложенные на зеленое сукно стола, он понял. Он переигрывал ту роковую ночь сотни раз — да какие сотни, тысячи! Видел, как скользят карты по сукну, считал — десять, четырнадцать... двадцать два, положившие конец его наследству и юности.
И всегда думал, что именно тот миг стал чертой, уничтожившей все то хорошее, что было в нем.
И ошибался.
Итог подведет эта минута.
Он подумал о Пенелопе в его объятиях, о ее мягких губах, прижавшихся к его губам, о том, как она задержала дыхание, умоляя его не ходить сюда. Не делать этого. Вспомнил, как она смотрела прямо ему в
