а холодом змеиным на меня шипит камин горящий… Сердце, сердце, заполыхай! Изыди, змий озноба!.. Бессилен я… Но, сердце, как хотел бы я передать мой трепетный недуг столице этой стройной и беспечной, чтоб площадь Королевская потела, пылала бы, как вот мое чело; чтоб холодели улицы босые, чтоб сотрясались в воздухе свистящем высокие дома, сады, статуи на перекрестках, пристани, суда на судорожной влаге!.. (Зовет.)
Элла!.. Элла!.. Входит Элла, нарядно причесанная, но в халатике.
Тременс. Портвейна дай, и склянку, ту, направо, с зеленым ярлыком… Так что же, едешь плясать? Элла. (открывает графин)
Да. Тременс. Твой Клиян там будет? Элла. Будет. Тременс. Любовь? Элла. (садится на ручку кресла)
Не знаю… Странно это все… Совсем не так, как в песнях… Этой ночью мне чудилось: я — новый, белый мостик, сосновый, кажется, в слезах смолы, — легко так перекинутый над бездной… И вот я жду. Но — не шагов пугливых, нет, — жаждал мостик сладко поддаваться, мучительно хрустеть — под грубым громом слепых копыт… Ждала — и вот, внезапно, увидела: ко мне, ко мне, — пылая, рыдая, — мчится облик Минотавра, с широкой грудью и с лицом Клияна! Блаженно поддалась я, — и проснулась… Тременс. Я понял, Элла… Что же, мне приятно: то кровь моя воскликнула в тебе, — кровь жадная… Элла. (готовит лекарство)
Кап… кап… пять, шесть… кап… семь… Довольно? Тременс. Да. Одевайся, поезжай… уж время… Стой, — помешай в камине… Элла.
