с применением высшей оптовой скидки и предоставлением пятидесятипроцентного кредита, сроком от одного до другого набора товаров, а купец Мурашев обязался сдавать компаньонам весь приобретенный им скот и сельскохозяйственные продукты со скидкой одного процента против базарных цен. За нарушение договора виновная сторона должна была платить крупную неустойку.
Каждый из них полагал, что договор выгоден больше ему, чем другому.
Павел сосчитал, что предоставленным кредитом у него будет капитал не меньше, чем у тестя.
«Приручу Семена, можно под его началом посылать скупщиков в Каркаралы, скот там дешевый», — размышлял он.
Дорофеев рассчитывал получить постоянного оптового потребителя красных товаров и выгодного поставщика: он не сомневался, что, кроме торговли скотом, Мурашев заберет в свои руки и скупку масла в окрестных от Кокчетава селах, а там много богатых хозяев живет на хуторах.
Довольные друг другом, они вспрыснули сделку в купеческом клубе, где Павел впервые увидел игру в железку. У него глаза загорелись от алчности, когда увидел, как один из игроков загреб большой куш.
На следующий день Мурашев телеграфировал подрядчику, что за окончание строительных работ на полсрока вперед против договора прибавит десять процентов к договорной сумме, и на почтовых полетел в Акмолинск. Он уже не боялся переезда, чувствуя, что на новом месте легко обгонит не только брата, но и тестя. Следовало спешить с ликвидацией дел в Акмолинске. В весенней ярмарке Павел участвовать не хотел.
Пока хозяин ездил, Семен Лукич почти закончил торговлю и нашел покупателя на дом и магазин. Доверенный Павла выгодно срядился с покупателем: тот забирал дом вместе с обстановкой за десять тысяч и лавку за пять. Оставалось только подписать договор купли-продажи.
Выслушав доклад Задирина, Павел одобрил все сделанное им:
— Молодец, Семен Лукич! Далеко пойдешь. Вон Дорофеев, компаньон Савина, раньше тоже у хозяина доверенным был, а теперь вместе миллионами ворочают. Только уж бери во всем пример с него. За хозяйское дело он в огонь и в воду лез, себя не жалел, а уж честен был… — Павел покрутил головой. — И уважение хозяину умел оказывать. Сам рассказывал мне, за семь лет без разрешения Сидора Карпыча никогда в кабинете не присел…
Задирин было вскочил, но Павел добродушно сказал: «Сиди, сиди!» — и он опять опустился на стул.
Павел начал подготавливать себе преданного помощника. Он познакомил Семена Лукича с намеченными планами, договором с Дорофеевым, и тот пришел в восторг. Из приказчиков они решили взять с собой двоих: холостые ребята, хорошо владеют казахским языком — саудагеры неплохие получатся; для торговли в магазине на месте можно подобрать…
Теперь Павел ни от кого не скрывал своего намерения уехать из Акмолинска, подписал договор продажи дома и магазина, заканчивал все дела… Только встреч с Акимом избегал, не шел и к тестю, Зина одна ездила к родителям.
— Увезет дочь, и не увидишь потом. Сам хвалил его, Зину отдал по своей воле, а теперь Павел тебе плохим стал! — пилила мужа Ненила Карповна. — Эка невидаль, что купец свою выгоду блюл! За брата его вздумал заступаться, тот жулик-то похлеще Павла, а уж женушка его такая штучка, что куда хошь без мыла влезет. Помирись хоть перед отъездом…
— Не сам же я к нему на поклон идти должен, — угрюмо насупившись, буркнул в ответ на ворчание жены Антон Афанасьевич.
Та передала слова мужа дочери, а та — Павлу, и он вместе с женой немедленно явился к тестю.
— Оно, может, все к лучшему получилось, папаша! — умильно глядя на тестя, говорил Павел.
Мир с тестем его устраивал. Можно на себя взять продажу самоновских гуртов, да иметь свою руку в Акмолах не плохо. Оставшись наедине с тестем, он сказал с подкупающей искренностью в голосе:
— Зря вы на меня, папаша, разгневались тогда за то, что я сто пятьдесят тысяч Акимовых оставил себе. По справедливости они мне должны были и так принадлежать. Сами, поди, помните, что покойник отец мне всего пятнадцать тысяч дал, а Акиму — триста, хоть и вместе со мной наживал их? Наталья тому причина, — чуть слышно проговорил он и низко склонил голову, будто страдая от вынужденного тяжелого признания. Этот ловкий ход он придумал еще дорогой и пожалел, что раньше не догадался.
Самонов молчал, взвешивая услышанное. «Похоже, что Павел правду говорит, — думал он, глядя на опущенную голову зятя. — Видно, за то Аким и не спросил капитал. С меня-то не много лишнего Павлу ушло. Конечно, по его вине Никитин подкузьмил, да ведь и тут, видно, сношельница подстроила. Она вон что про своего деверя болтает. Беда не велика, что за красивой бабенкой погнался, цена-то ей грош», — размышлял старый купец, сам в молодости любивший погулять.
— Ну что ж, сынок, — сказал он, — оба мы с тобой обмишурились. Сразу надо было правду тебе сказать, вот и не было бы ссоры…
— Память отца щадил я, — прошептал Павел. — Хоть покойник по Натальиному наущенью разлюбил меня, несправедливым стал, а я его до последней минуты любил и уважал. Сейчас потому признался, что вы, мой второй отец, добра мне сделали больше первого… Не мог уехать, зная, что вы понапрасну в нечестности вините, гневаетесь на меня. — Он взглянул на тестя преданными глазами.
У Самонова что-то дрогнуло в душе. Вот он какой! Все сносил молча, терпел насмешки от всех и только из уважения к нему открыл позорную тайну… «Он мне сыном мог быть, а я оттолкнул», — подумал с раскаянием Антон Афанасьевич.
— Что было, забудем, Павел! Ошибся из-за твоего молчания. Переезжать переезжай, выгодные дела начинаешь, а скот-то и мой будешь сдавать. Издали станем помогать друг другу…
С этого дня тесть с зятем окончательно помирились, к радости Ненилы Карповны и Зины.
— Чужих дел не зная, легко невиноватого обвинить, — говорил, вздыхая, Самонов, когда кто из купцов по-старому намекал ему на жульничество Павла, и так значительно взглядывал на говорившего, что тот язык прикусывал.
Самоновские молодцы помогали готовить обоз Павлу для переезда в Кокчетав. Ненила Карповна не выходила из дома зятя. Остатки непроданного товара Павел передал тестю — на ярмарке спустит; наличный капитал у него оказался больше четырехсот тысяч…
О примирении тестя с зятем узнала первая Наталья, как и об отъезде деверя из Акмолинска.
— Улестил опять чем-то Павел Самонова, в добрые влез, — говорила она мужу.
— Хитрость-то у него змеиная. К кому хошь в душу влезет. А сват опять развесил уши. Он ему еще покажет! Один раз капитал ополовинил, другой — совсем по миру пошлет, — отвечал Аким. — Пусть катится отсюда: хоть бы и век не встречаться со змеем.
…Перед самым отъездом, уже отправив с доверенным обоз, — они с Зиной должны были ехать позднее на трех парах, — Павел решился овладеть насильно Аксютой. «Пусть потом ждет своего Кирюшку».
Сняв на одну ночь избушку у разбитной вдовы на краю города и отправив хозяйку ночевать к соседям, Павел предупредил жену, что едет на Бабатай договориться о поставках ему масла, и заранее расположился в квартире. Решив, на худой конец, связать да свое взять, он все же позаботился и об угощенье, и о подарках: а вдруг уговорить удастся? Тогда можно было бы и сюда наведываться, а то и в Кокчетав увезти.
За Аксютой он послал за час до полуночи двух головорезов на своих рысаках. Рот заткнут, свяжут и привезут к нему. Плевать ему теперь на Никитина, через день уедут, а в Кокчетаве не достанет.
Все было продумано, и Павел не сомневался в успехе своей затеи.
«Я скажу ей, что всю жизнь любил, что отец насильно заставил жениться на Зине, что жить не могу больше без нее», — думал он, расхаживая вокруг стола. Но время шло, а посланные не возвращались.
…Подъехав к избушке Железновой, один из бандитов соскочил с коляски и, подойдя к калитке, толкнул ее. Калитка открылась.
— Эй! — приглушенным шепотом позвал он. — Удача! Греметь не придется. Поставь коней и иди сюда.
Вдвоем они вошли во двор. Потрогали сенную дверь — закрыта. Тогда негромко постучали: может, выйдет к дверям, тут и схватить можно без лишнего шума.
