Дикая Бара
I
Вестец — большая деревня. Там есть костел и школа. При костеле дом приходского священника, а рядом приютился домишко церковного служки. Староста живет посредине деревни, а на самом ее краю стоит халупка деревенского пастуха. За нею тянется длинная долина, огражденная с обеих сторон холмами, поросшими по большей части хвойным лесом. Кое-где виднеются то засека, [1] то зеленый лужок, а на нем врассыпную белостволые, с нежной листвой березы, лесные девушки меж взрослых деревьев, словно самой природой созданные веселить хмурые пихты и ели, величавые дубы и буки. Мимо домика пастуха среди лугов и полей протекает река, берега которой густо поросли ольхою и ивой.
Деревенского пастуха звали Якубом, и жил он со своей дочкой Барой в том последнем в деревне домишке. Якубу уже минуло шестьдесят, Бара была его первым и единственным ребенком. Конечно же, ему хотелось сына, наследника и продолжателя рода, но, когда Бара подросла, он перестал жалеть об этом. Дочь стала ему милее сына, и нередко он думал: пусть девочка, но все-таки мое дитя; могу умереть спокойно, она мне как ступенька в рай.
Якуб родился в этой деревне. Оставшись сиротой, он с малых лет должен был работать. Пас гусей, был погонщиком, скотником, ухаживал за коровами, ездил на волах, служил в батраках, пахал землю, пока не достиг самой высокой должности в своей жизни — стал деревенским пастухом. Это уже было хорошее положение, он смог жениться. Получил дом в пожизненное пользование, дрова односельчане привозили ему прямо во двор, теперь он мог даже корову держать. Хлеба, масла, яиц, все необходимое для варева ему выдавали на неделю. Каждый год он получал на три рубашки и двое штанов полотна, две пары башмаков, сермягу,[2] куртку и шляпу с большими полями, а раз в два года тулуп и шерстяное одеяло. Помимо этого, на каждый престольный праздник ему несли всякого печения и разных гостинцев столько, сколько и священнику не носили. Слов нет, место деревенского пастуха было хорошим, и Якуб, каким бы он ни был некрасивым, молчаливым и хмурым, мог бы жениться, но жену себе не искал. Летом ссылался на то, что ему некогда заглядываться на девушек, надо, мол, скот пасти, зимой же вырезал из дерева всякую всячину. Вечерами, когда парни шли к девчатам, он предпочитал посидеть в трактире. Случалось, что в трактир за кем-нибудь приходила жена, и тогда Якуб радовался: за ним приходить было некому. Над ним смеялись, называли старым холостяком, предсказывали, что после смерти придется ему в чистилище песок в охапки вязать. Так прошел у него и сороковой год. И тут кто-то возьми и сболтни, что если он умрет, а детей у него не будет, то в рай не попадет, потому как дети, мол, это ступеньки на небо. Сказанное долго до него доходило, а когда наконец дошло, он отправился в дом к старосте и взял себе в жены батрачку Бару.
Бара в молодости была красива, парни с удовольствием обнимали ее, ухаживали за нею, им нравилось с нею играть, но никто не собирался брать девушку в жены. Так никто на ней и не женился. Когда Якуб спросил, хочет ли она быть его женой, Бара прикинула — три десятка лет уже позади. Правда, Якуб ей не очень нравится. Она согласилась, подумав: «Лучше синица в руке, чем журавль в небе». Когда все было решено, староста справил им свадьбу.
Спустя год у них родилась девочка, которую в честь матери назвали Барой. Услышав, что родилась девочка, а не мальчик, Якуб стал чесать в затылке, но повитуха утешила его тем, что дочка похожа на него, как две капли воды.
Через несколько дней после рождения девочки в доме Якуба произошло несчастье. В самый полдень к Баре забежала соседка и нашла молодую мать лежащую у печи едва живой. На крик сбежались другие соседки, пришла и повитуха, Бару привели в чувство. От нее узнали о том, что произошло: она готовила мужу обед в кухне и при этом забыла запрет, по которому в течение шести недель ни в полдень, ни после вечернего звона, зовущего на молитву, родившая женщина не смеет выходить из комнаты. Бара же в полдень осталась в кухне у печи и продолжала готовить. Вдруг, как она сказала, послышался шум и будто злой ветер промчался мимо, в глазах зарябило, кто-то схватил ее за волосы и повалил на пол.
— Это была ведьма полуденная![3] — закричали соседки в один голос.
— Не подкинула ли она вместо Барочки дикого младенца? — засомневалась одна из женщин и подошла к колыбели. Вокруг нее тут же сгрудились остальные, взяли девочку, распеленали, стали ее разглядывать и кто-то сказал:
— Да ведь она дикая! Ой, глаза-то какие большие! Другая вторила ей:
— И голова большая!
Третья обнаружила, что у младенца короткие ноги, и каждая хоть какой-нибудь изъян да нашла. Мать перепугалась, повитуха же, основательно осмотрев ребенка, сказала, что дитя Бары, то, которое она под сердцем выносила. Тем не менее некоторые соседки так и остались при своем мнении, что младенца подкинула полуденная ведьма.
С той поры жена Якуба окончательно поправиться не смогла, несколько лет проболела и умерла. И остался Якуб с дочкой.
Как ни уговаривали его жениться еще раз ради маленькой дочки, он не захотел. Пестовал он ее, как овечку малую, все сам и сам, и хорошо выпестовал. Когда девочка подросла, пан учитель сказал, чтобы Якуб все-таки послал ее в школу. И хотя умение читать и писать Якуб считал лишним, учителя он тем не менее послушался. Целую зиму Бара ходила в школу, однако весной, когда настало время пасти скот и работать в поле, он обойтись без нее не мог. Правда, с весны и до осени школа большую часть недели все равно была закрыта на защелку — пан учитель работал в поле, да и дети тоже, каждый в меру своих сил.
Вторую зиму Бара ходить в школу уже не смогла, нужно было учиться прясть и ткать. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, во всей деревне не было девушки, которая силою и ростом могла бы сравниться с нею. Она была широка в кости, мускулиста, однако при этом хорошо сложена и гибка, как форель. Очень смуглая, отчасти по природе своей, отчасти благодаря солнцу и ветру, от которых даже летом в самую жару она не закрывала лица, как это делали все девушки в деревне.
Голова ее казалась большой из-за обилия волос, черных, как вороново крыло, длинных и грубых, как конский хвост. У нее был низкий лоб, короткий тупой нос, большой рот с чуть оттопыренными губами, алыми как кровь. Зубы крупные, крепкие и белые.
Прекраснее всего в ее лице были глаза. Именно из-за них ей приходилось терпеть насмешки. Дразнили ее «волоокой». Большие, невероятно большие и синие, как васильки, с длинными черными ресницами глаза, над которыми темными дугами нависали густые брови.
Когда Бара хмурилась, лицо ее было похоже на затянутое черными тучами небо с маленьким просветом небесной синевы.
Только хмурилась она редко, разве что когда ее дразнили волоокой. Тогда в глазах ее вспыхивал гнев,
