Париж, где учился живописи в одной из тамошних «академий» и свел знакомство с самим лидером набийцев Морисом Дени и даже с самим Матиссом. По возвращении в Петербург он поступил на историко- филологический факультет Петербургского университета. Крупнейшим событием его студенческой жизни была встреча с Сергеем Эрнстом, главной любовью его жизни. Они прожили вместе чуть не 70 лет — до самой смерти Эрнста в 1980 году, и биографы растроганно сообщают, что после этой смерти 77-летний художник больше уже не творил: «практически не работал». Это был один из самых счастливых «голубых» браков в истории гомосексуального Петербурга (этого не смог бы отрицать даже такой знающий краевед- историк, как В. Пирютко, пишущий под псевдонимом Ротиков).
Предвоенные и даже военные годы Петербурга-Петрограда были в жизни Бушена до краев наполнены делами и событиями. Дмитрий Бушен ходил на занятия в университет и на Рисовальные курсы Общества поощрения художеств, где его способности и старание были замечены самим Рерихом, и Бушен получил место хранителя в музее Общества. Тем временем Сергей Эрнст становится заметным искусствоведом, он и Дмитрий Бушен сближаются с мирискуссниками. Уже в 1917 году Дмитрий Бушен участвовал в выставке «Мира искусства», позднее же он участвовал в этих выставках постоянно.
Страстные театралы Бушен и Эрнст втягиваются в бурную ночную жизнь Петрограда — «Бродячая собака», «Привал комедиантов», и, конечно, театры, театры, театры, в первую очередь — Мариинка, в первую очередь — балет: «ножка Терпсихоры», конечно, но и ножки Нижинского, ножки Легата и Фокина… Бушен и Эрнст были страстные балетоманы.
Революция и октябрьский переворот поломали жизнь миллионам людей, но театры пока не закрылись. Театр и в творчестве молодого Дмитрия Бушена занимал видное место — эскизы декораций, картины из жизни театра и картины, навеянные спектаклями.
Мудрый дядя Шура умело подыскал жильцов для «самоуплотнения» племянницы в слишком обширной квартире родительского дома (на дверях квартиры стояла теперь цифра 7): постояльцы были люди интересные. Конечно, Дмитрий, который был на 9 лет моложе Зинаиды, был еще «молодой художник», но он уже успел кое-что повидать. Екатерина Николаевна Лансере называла жильцов «молодые люди», и она была права, они еще были молоды. К этим образованным и энергичным «молодым людям» тянулись и сама Зинаида, и ее дети…
При новом режиме деньги значили не много. Лучше всего было «служить» и получать пайки. И Буше, и Эрнст были служащими. Поработав по возвращении в Петроград некоторое время в мастерской наглядных пособий, Зинаида Серебрякова успела почувствовать некий новый дух идеологического насилия и хамства, так что преподавателем в Академию художеств, куда ее приглашали, она не пошла, сразу взялась за портреты: надо было кормить семейство, да и по живописи она соскучилась. Подробности о четырех годах петроградской жизни художницы можно отыскать в семейных письмах Екатерины Николаевны Лансере- Бенуа. Вот как она описывала в одном из писем 1921 года перемены, происшедшие в жизни их семьи и родного города:
«…Мы теперь ворочаем тысячами, как бывало копейками. Зато и портреты Зинины оплачиваются по 200 тыс., только жаль, что редко такие клиенты, а все больше своих изображает… Ходит к нам чуть не каждое утро старик «дедушка» и предлагает купить то масло сливочное 23 000 р., то мыло, то конину 2500 р. (фунт) и т. д. И вот мы ему задолжали 204 000 и он ждет, веря что мы как-нибудь выкарабкаемся и отдадим, и действительно: лишь бы Зиночка была здорова и рисовала бы, то и деньги будут, ведь на художества большой спрос».
Екатерина Николаевна полна оптимизма, и в ее письмах появляется это новое утешительное слово — «паек»: «Зинаиде обещали с Нового года дать паек».
Власть, сосредоточив все источники существованья в своих руках, продлевает жизнь лояльным гражданам скудными (в строгой иерархии дифференцированными) пайками, соответственно укорачивая ее гражданам менее лояльным, которым дают вовсе уж скудные лагерные и тюремные пaйки за колючей проволокой. Впрочем, об этих последних даже в письмах писать нельзя, а о первых хозяйственная Екатерина Николаевна пишет с удовольствием:
«…Здесь нам приносят хорошие пайки наши жильцы, а мы их за то кормим. Ученый паек у Эрнста и художественный у Бушена… Зика устроила мастерскую в большом зале и там рисует…»
Описывает Екатерина Николаевна и культурную жизнь обитателей квартиры:
«12 часов ночи. Сижу одна в столовой в ожидании прихода Зиночки. Она с дядей Шурой и Атей пошли в кино на Невском. Точно прежние времена. А наши соседи-жильцы, молодые люди, уже вернулись из театра, балет — им конечно, ближе. Трамваев нет, только до 6 часов, так что с Невского пешком…»
Как видите, трамваи не ходят вечером, еды не хватает и она мерзостна (даже котлеты из картофельных очисток считаются лакомством), а все же не сдается пока старый добрый дом у церкви Николы Морского: ходит Зина и в кино с дядей Шурой, и в театр с жильцами, и «командировочную» подругу из Харькова можно позвать в гости — есть где положить.
Подругу звали Галя Тесленко. Для харьковской провинциалки, милой Гали командировка в Петроград в июне 1921 года и пребывание в доме Бенуа — настоящее событие. С тяжелым рюкзаком (в нем, конечно, харьковские продукты питания) она добирается в Петроград, находит дом 15 по улице Глинки, поднимается на второй этаж и стучит в дверь квартиры 7!
«Открылась дверь — восторженные восклицания радости, объятия, поцелуи. Девочки просто висели на шее, а мальчики старались освободить меня от рюкзаков…»
Но, Боже, что за квартира — из старых петербургских времен: «В квартире много, много комнат. Каждый член семьи имел отдельную комнату и была еще общая столовая… Украшением в столовой служили прекрасно исполненные Екатериной Николаевной (некогда прелестной Катишь Бенуа, а нынче бабушкой. —
И вот встреча с милой подругой Зиной: «Меня поместили в комнате рядом с комнатой Зинаиды Евгеньевны Бенуа, что позволяло нам быть в самом тесном контакте в течение всего времени моего пребывания».
Гостье предстояло знакомство со знаменитыми Бенуа и Лансере. Сам пятидесятилетний дядя Шура, почтенный Александр Николаевич Бенуа, водил харьковскую девушку по Эрмитажу, тому самому, что снился ему потом по ночам, еще и сорок лет спустя, в Париже — до самой смерти. Впрочем, с великим дядей Шурой Гале Тесленко приходилось видеться редко, зато не обошел ее вниманием его старший брат, блистательный придворный аквалерист и пианист-импровизатор, галантный женолюб, первый Зинаидин наставник в живописи дядя Альбер, Альберт Николаевич Бенуа. Он и сейчас еще ездил в экспедиции с какими-то музеями, а красивое женское лицо в доме для него всегда было праздником…
Может, и еще что-нибудь интересное вспомнила (по просьбе искусствоведа А. Савинова) о своем петроградском визите пожилая дама Г. Тесленко сорок лет спустя, но рукопись воспоминаний хранится в архиве А. Савинова, а из печатного текста бдительные редакторы и в 80-е годы прошлого века еще много чего выкидывали…
1922 год начался в семье Серебряковых под знаком Терпсихоры. Вот что писала в одном из своих январских писем родственникам Екатерина Николаевна Лансере:
«…все наши пошли в балет «Эсмеральда» и царит тишина. Вообще эту зиму мы окунулись в балетный мир. Зина рисует балерин три раза в неделю, кто-нибудь из молодых балерин ей позирует, затем Таточка в балетной школе и два раза в неделю Зика ходит за кулисы зарисовывать балетные типы. Все это благодаря тому, конечно, что наши два жильца увлекаются балетом и два раза в неделю… обязательно ходят в балет…»
Здесь позволю себе уточнить воспоминания милой Е. Н. Лансере. Жильцы жильцами, но думается,
