В 1942 году Серебрякова написала портрет молодой графини Сент-Ипполит, урожденной Трубецкой, жены Зинаидиного племянника и нынешней наследницы всех серебряковских сокровищ. Именно в годы оккупации нашел свою самую интересную работу и Александр Серебряков, сын Зинаиды. Вот как он рассказал об этом четверть века спустя корреспондентке парижской газеты «Русская мысль» (кстати, газеты, для которой он отобрал шрифты заглавия):
«Это началось в дни оккупации, в 40-е годы. После долгих поисков меня рекомендовал директор Музея декоративных искусств одному известному любителю искусств — испанцу Карлосу де Беистеги. Он был богатым коллекционером и хорошо знал искусство многих стран. Это он предложил мне впервые зарисовать созданные им интерьеры в старинной манере (как это делалось в начале XIX века). В те времена я исполнил для него более 40 акварелей (так что ни Броувер, ни Беистеги не будут забыты историками искусства. —
Остается добавить, что любимый сын Зинаиды Серебряковой Александр Борисович Серебряков стал едва ли не лучшим в ХХ веке художником интерьеров Европы. Да и Америка чтит его заслуги. А уж сколько раз помянут его потомки! Его «портреты интерьеров» — это высочайшего уровня живопись и высочайшей ценности документ.
Смиренно признав в беседе с парижской корреспонденткой великие достижения цветной фотографии, застенчивый и непримиримый сын застенчивой и непримиримой Зинаиды Серебряковой все же напомнил о высокой миссии художника, о великих возможностях глаз, дарованных человеку Господом, о том, что художник воспринимает мир «иначе, чем фотографический аппарат», что художник «может нарисовать три стены, выйдя из комнаты, т. е. создать больший план, чем это может сделать фотографический аппарат. Он видит всеми объективами одновременно. Мне нужно только повернуть голову, чтобы увидеть и затем передать нужный объем на одном листе, без механического деформирования. Так писали художники в Зимнем дворце, во дворце Лувра. К тому же художник может дать свет так, как того не может сделать фотоаппарат».
В подробном этом интервью (напечатанном в русской газете летом 1985 года) Александр Серебряков с увлечением рассказывает о своей работе над картиной:
«Я начинаю с того, что строю архитектурные линии и определяю перспективу. Перспективист — это очень важная специальность. Прошлое дает нам имена знаменитых перспективистов, чьи работы заканчивались другими художниками много лет спустя. Сначала картина пишется очень тонким карандашом, а потом покрывается акварелью: “удары света”, блики я пишу гуашью».
И дальше в этом интервью А. Б. Серебряков отдает должное милой помощнице во всех его домашних и творческих трудах, маминой неизменной и неизбывной модели — сестре Кате:
«У сестры — дар миниатюриста и портретиста одновременно. Она пишет копии картин больших мастеров в миниатюре (и от этого большие мастера не становятся малыми. —
Из этого интервью читающая эмигрантская публика узнала, что в семье Серебряковых есть еще и третий художник, наделенный собственным, особым редкостным даром. Но для своих, для близких это давно уже не было секретом. Близким это было известно — еще из многих Зинаидиных писем 1935–36 гг:
«Недавно приходил к нам дядя Шура… Смотрел Катюшины крохотные вещи (она лепит теперь и раскрашивает маленькие фигурки) величиною с полпальца (твоего или моего) и маленькие акварели Эстена — прелесть какие чудные. К сожалению, некому их ценить и покупать в наше время!»
«…Катюша много бегает, хлопоча для разных работ, хочет достать хотя бы маленький заказ на букетики, которые она делает из воска, раскрашивая и ставя под стеклянный колпачок, — получается в старинном роде, очень мило. Но из-за знаменитого кризиса все эти безделушки уже окончательно не нужны».
«…Катюша недавно сделала 8 кукол для синема — заказал это Шильдкнехт, стявящий какой-то фильм. Куклы были одеты в костюмы 16-го века (по картинам Гольбейна). Катюша чудно сделала головы и руки из воска и раскрасила, все это сделала в 4 дня и была рада заработать немножко денег».
«…а Катюша все сидит над своей работой-коробочкой для Лопеза (его спальня в стиле Людовика XIV). И конца края этой работе не видно…» «Эта спальня в коробочке с ее старинной мебелью и картинами на стенах стоила Кате двух лет работы». Но и заказчик был неплох — парижский меценат и коллекционер Артуро Лопез… Добавлю, что всего-то любоваться бедняге Катиным шедевром оставалось лишь два года — умер. А туда, куда он ушел, с собой ничего не возьмешь из богатейшей коллекции, даже и самое миниатюрное…
Приходя в гости к милой Екатерине Борисовне Серебряковой (всего через 50–70 лет после написания ее матерью всех этих жалобных писем), я часто любуюсь старинными салонами в стеклянных коробочках, сценами охоты и прочими чудесами — на счастье, никем не купленными и оттого уцелевшими Катиными работами. У художницы Екатерины Серебряковой есть и пейзажи, и замечательные натюрморты с цветами. Кстати, матушка ее Зинаида Евгеньевна редко рисовала цветы и сама часто об этом сожалела, потому что на цветы находилось больше любителей, чем даже на ее полные соблазна «ню»…
Вторая моровая война закончилась полной победой почти не воевавшей Франции, и мирная жизнь потекла по-старому. Произошли, конечно, кое-какие (чисто внешние) послевоенные перемены. Если в 1944 французы толпились на городских площадях, чтобы приветственными криками выразить свою любовь к маршалу Петэну, то через год-два французы славили криками уже не маршала, а генералиссимуса. Его фамилию здесь мало кто знал, известен он был под кличкою Великий Сталин. Этой любви французы никак не препятствовали, а напротив споспешествовали очень активные в Париже русская разведка и французская компартия (былая секция разведкоминтерна). Париж стал после войны самой советизанской столицей Западного мира, Зинаида Серебрякова сообщала об этом в первом же послевоенном письме дочери в Москву: «газеты, книги, фильмы СССР здесь в большой моде и ставятся в образец».
Зинаида получала теперь от детей из Москвы разнообразные советские «художественные» издания», (в ту пору сравнительно недорогие, хотя и не слишком высокого качества), однообразно благодарила за подарки и даже похваливала что-нибудь — то портреты Корина, то рисунки Шмаринова, то детские иллюстрации Лебедева. Сообщала, что сын Шура хочет почитать «оригинал фильма “Каменный цветок”»…
В первые послевоенные годы московские организации в Париже с удвоенной силой, разворачивали новую программу «возвращения на родину». Впрочем, и старые списки потенциальных возвращенцев не пропали. В них по-прежнему была, вероятно, и Зинаида Серебрякова, так что ей и на исходе седьмого десятка лет приходилось играть при переписке с детьми, оставшимися в России, все в ту же игру, которой обучил ее дядя Шура: ругай здешнюю жизнь, но объясняй, что пока что не можешь вернуться. Так и объясняла стареющая, но еще вполне активная художница в письмах детям:
«Ведь это главная причина (т. е. мое «пошатнувшееся» здоровье) моего сомнения — могу ли перенести теперь поехать к вам, моим дорогим, и быть там деятельным человеком».
О чем еще пишет из Парижа художница? Об ужасах парижской жизни, о росте цен, о невыносимом многолюдстве на парижской выставке Гольбейна, иногда также об оформительских успехах старенького дяди Шуры, который им на сей раз, увы, «не дал места в ложе» на премьеру оформленной им «Жизели». Если бы русская жизнь по-настоящему интересовала дядю Шуру, семью Серебряковых или кого-нибудь еще из замороченных русских эмигрантов, они и без места в ложе смогли бы поприсутствовать на проходившем в те месяцы нашумевшем «процессе Кравченко» в парижском Дворце правосудия на острове Сите. Там они смогли бы многое услышать из уст русских и украинских (в том числе, харьковских, а может, и
